— Ну, и как с выгодой? — поинтересовалась Марья у подруги, чтобы сравнить с собою.
— А знаешь, выгадываю, получается… Кое-что уже собралось, хватает на достаток для жизни. Вот и тебе предлагаю так-то. Там, за морем это барахло сбывают нам по дешевке, на этом и получается выгода.
— Да неплохо было бы… Но для такого базарного места надо товара много, — неуверенно оглядываясь, проговорила Марья, а вокруг шла нешумная, но ходовая торговля — не привыкли еще наши покупатели шумно торговаться, а с другой стороны, кто-то с рыночной хитростью, с однообразием цен устранял возможность поторговаться с шумом.
— За товарами, подруга, дело не станет. Все это барахло, заметь, похожее одно на другое, из-за моря, из Турции, — говоря, Евдокия одновременно тщательно следила за движением покупателей, умело привлекала их интерес к своим товарам, подбрасывая на руках и расхваливая то одну, то другую вещь, показывая и так и этак, настаивала примерить, увещевала, как выбранная вещь подходит, как она к лицу, как славно и привлекательно кладет линии на фигуру, и сбывала. Она взяла из рук Марьи пару сапог и поставила на стойку, и сапоги, как бы, между прочим, ушли к покупательнице да еще по цене, большей, чем полагала Марья.
— Когда-то ты похвалялась, — говорила Евдокия между призывами и привлечениями покупателей, — что за дом получила хорошую сумму. Не проела еще?
— Берегу, не трогаю, — созналась Марья.
— Вот и здорово! Снимай часть и нацеливайся со мной в Турцию, испытай торговое счастье — и еще раз проделав показательный урок сбыта своего товара, Евдокия рассказала, с чего начинала (тогда ковры были в ходу) и как проворачивает все дело нынче, и это уже на протяжении больше двух лет. Потом с уверенностью рассчитала, как пойдет дело у Марьи.
Операция с сапогами, проделанная Евдокией с искусством фокусника на глазах у Марьи, подтверждала практическую выгоду того, что советовала Евдокия. А почему бы и не попробовать, не испытать счастье? — подумала Марья.
И через две недели Марья вместе с Евдокией, с группой так называемых туристов или челноков, осваивала стамбульский рынок и гипнотизерские приемы над таможенниками. По своей природной цепкости к труду она скоро вошла в роль торговки, частично приспособила в подручного мужа, и зажили они новой торгашеской жизнью, не подозревая того, что именно жизнь свою, а не турецкие товары, и вынесли на рынок, А тот, кто рынок превратил в могущественного идола, в товар превращал самого человека.
Два раза Марья брала в поездку с собой Софью, но на третий раз Софья отказалась, объяснив свой отказ таким резоном:
— Боюсь я по разным Турциям ездить — рэкетиры, таможенники, другие вымогатели разные… Нет, лучше уж я по домашнему делу — в Москву, и безопасно, и расходов меньше. Почти одно на одно по выручке и выходит.
У Софьи уже и место на рынке было заарендовано, и теперь она на торговлю ходила, как на постоянную привычную работу, хоть и волокла туда тяжелые баулы. Впрочем, вскоре баулы стал подносить и уносить с рынка Иван. Затем он приноровился сопровождать жену и в Москву, исполняя роль известного вьючного животного. Но это его не угнетало — не требовалось ничего думать, нечего было и решать. Все дело сводилось к тупому исполнению одной трудовой операции — перемещению тяжелых грузов за простое вознаграждение: два раза в неделю напиться и в пьяном забытье проспать часов по десять.
Зато в преобразившемся из рабочих людей в торговых предпринимателей в шумеевском роду стали считать деньги на тысячи. Примечательно, что в этом перерождении было нечто забавное, — уродливое, искаженное предпринимательство, если так можно назвать рыночные челночные переправы, занимались этим женщины. Они же, женщины, денежный расход-приход подсчитывали, а мужчины лишь наблюдали за этим подсчетом со стороны. Получалась все же прибыль, небольшая, правда, но все-таки это были тысячи, и они копились сверх торговых издержек, а торговые дела вытесняли собою все житейское. Но в этих случаях женщины оказываются как бы на росстанях — с одной стороны, они все же не могут полностью отойти от житейских дел, а с другой стороны, и без торговли теперь не было бы не только накоплений, но и средств для существования. Тут и начинают в женской голове исподволь шевелиться мысли о расширении своего нехитрого предпринимательства до такой величины, чтобы себя высвободить от черновой работы. Скажем, от занудной работы с покупателем. И найти тех, на которых можно эту работу переложить, а самим между житейскими заботами пороскошествовать, побарствовать, вернее, покупечествовать.
Но в жизни все зараз не предугадаешь. Об этом и рассказала Марья:
— Однажды притащилась на рынок со своим товаром, глянула: а на знакомом месте нет моей подруги Евдокии. Муж на ее месте стоит перед кучечкой товаров, подошла, спросила, а он и отвечает совсем убитым тоном: Все, отторговалась моя Дуся… Видно, простудилась она когда-то либо в поездках, либо в стоянии за стойкой, а провериться, полечиться все недосуг было, вот и приключился туберкулез. Боюсь, плохо кончится, и все денежки, что наторговала, — тю-тю, на лекарства да на лечение. Это раньше советское государство оберегало людей от туберкулеза, да и других болезней, а теперь, при демократии — на все твое личное дело, твоя свобода от государства… Вот допродам остатки, что купят, да и шабаш с этой торговлей.
Марья Сергеевна помолчала, глядя за окно, возможно, и себя видела в торговой суете, потом достала внучку за ручонку, привлекла к себе, погладила по головке, хотела посадить девочку к себе на колени, но девочка попросилась отпустить, и Марья Сергеевна продолжала рассказывать:
— На другой день собралась навестить подругу и ужаснулась: ни румянца, ни здоровья, ни белозубого смеха на лице не было, а ее черные, глаза, что всегда сияли весельем, так поблекли, так поблекли, что, подумалось, теперь ее черные глаза только для того и есть, чтобы отражать черную пропасть на душе. И уже голос ее стал каким-то далеким и неживым, и она сказала этим чужим голосом: Bce, подруг, проторговалась я… Своей жизнью проторговалась… Не знаю, выйду ли отсюда на своих ногах, а тех тысяч, что навыручала на заморском барахле, уже нет, вылетели в один момент.
В уголках глаз Марьи Сергеевны собрались светлые слезинки, постояли, подрожали под ресницами век и упали на грудь. Марья протерла глаза согнутым пальцем.
— Смотрела я на Евдокию, — продолжала Марья Сергеевна, горестно кивая головой, — и понимала, что никакие слова сочувствия и утешения ей уже не нужны, и сердце у меня страшно тяжело упало, так и ушла от нее с тяжелым сердцем, шла и задыхалась от жалости и боли.
Она помолчала с болезненной, скорбной улыбкой, глядя куда-то в угол.
— Жива Евдокия? — спросила Татьяна Семеновна.
— Жива, слава Богу, но какой из нее теперь жилец с одним легким, — помолчав, с тяжелым вздохом ответила Марья Сергеевна, но тут же улыбнулась с грустной ироничностью. — Но сама я через неделю уже ехала по знакомому пути и еще два или три раза съездила в Турцию. Но вот при поездке, что стала и для меня последней, я почувствовала, что баулы мои стали мне не по силам, хотя были они такие по весу, как всегда. Спасибо, у компаньонов есть правила выручать друг друга, и мои баулы были заброшены в вагон сообща. Дома я отдохнула, но облегчения не почувствовала и на рынок тащить баулы не стало сил, тут я поняла: надорвалась. Пожаловалась мужу на свою немощь, он у меня чуткий и понятливый, тут же сказал: Хватит надрываться, купцами-капиталистами нам не стать, а здоровье угробишь. Не будем уподобляться вору, который чем больше ворует, тем больше его воровское дело затягивает. Хватит, проживем, как все честные люди, не в том счастье, какое хотели поймать. Да и люди не все же время будут такую жизнь нести и терпеть, должны же они когда-то опамятоваться и ударить по рукам разрушителей и грабителей нашего здоровья и сил. Долго и терпеливо успокаивал меня муж, чтобы я не горевала по делу, к какому приспособилась. Так я и сделала: сдала свое торговое место невестке, на которое она наняла себе помощника, и стала тоже помогать Софье, но это для меня — по-домашнему делу, да и не перегружаюсь, а как могу.
Они сидели на квартире Марьи Сергеевны, в окно было видно, как опускалось солнце, а правее по красному горизонту выдвигалось темное крыло тучи, розоватый сумрак вползал в комнату, и подошло время вести Людочку домой, где Марья Сергеевна ночевала за сторожа, и они втроем пошли к Людочке, а там соседствовала и Татьяна Семеновна.
