— Это с непривычки.
— Понимаю, понимаю, — повторил я и вышел в коридор.
В передней эксперт беспокойно спросил меня:
— Уже уходите?
— Да, надо… — Я старался не смотреть на него. — Я тут у родственников остановился, а уже поздновато. Неудобно получится.
— Так оставайтесь у меня!
— Нет, нет! Спасибо, — поспешно ответил я. И еще раз повторил: — Большое спасибо.
И с облегчением вышел на лестницу.
— Господи! — вслух сказал я на улице. — Зачем ты создаешь таких типов? Или они тебе необходимы?
Для меня всегда было загадкой: почему природа наряду с порядочными людьми неустанно воспроизводит подлецов? Я находил этому лишь одно объяснение: видимо, для того, чтобы дорожить людьми порядочными.
По пути мне попался кинотеатр. Чтобы успокоиться, я отправился смотреть фильм «Тарзан в Нью- Йорке».
К родственникам я приехал часов в одиннадцать вечера. Дверь открыл, видимо, глава семьи — хмурый пожилой мужчина. Как только я переступил порог, он отошел от меня, решительно скрестил на груди руки и, пристально вглядевшись в мое лицо, спросил:
— Это вы так называемый родственник?
Я робко ответил:
— Да…
— Так вот, — торжественно сказал мужчина, — я не знаю, а главное, не желаю знать, кто вы на самом деле. Со временем в этом разберется милиция. А пока забирайте свои отмычки и чтоб духу вашего в моем доме не было!
Я опешил.
Хозяин жестко добавил:
— И не притворяйтесь! Я вас, «медвежатников» как облупленных знаю!
Я взглянул на свой мешок, стоявший в углу коридора, и все понял. В мое отсутствие его, по всей видимости, подвергли тщательной проверке и, обнаружив там железные детали для трех аппаратов, решили, что это инструменты взломщика.
Я весело расхохотался.
Около часа мне пришлось доказывать суровому хозяину, что я действительно его родственник, — вспоминать всех наших общих родных, их имена, фамилии, место жительства, возраст, профессию, их привычки.
— Ладно, допустим, — милостиво признал меня за своего родственника хозяин дома. — Только что это меняет?
Я показал ему телеграмму Минздрава, которой меня вызвали в Москву из Сурганы.
Он только усмехнулся:
— Ну и что? Вы могли ее попросту украсть!
Мне ничего не оставалось, как посвятить его во все подробности своего компрессионно- Дистракционного метода. Родственник неожиданно для меня живо заинтересовался и просто закидал меня вопросами. Я еще не встречал такого любознательного собеседника. Мы увлеклись и проговорили с ним об аппарате чуть ли не до утра.
На другой день я отправился к начальнику отдела Четвергину. План у меня был такой — кулаками не трясти, гневных, обличительных речей не произносить, просто узнать, что он сам думает о предложении Гридина.
Четвергин встретил меня приветливо, усадил в кресло, вызвал секретаршу и строго наказал ей, чтобы она никого не впускала — он будет очень занят.
Секретарша понимающе кивнула и вышла из кабинета.
Разговор с Четвергиным я повел осторожно. Начав с погоды, впечатлений о Москве, я затем рассказал о вчерашней встрече с экспертом отдела и, сказан, что она оказалась приятной, мимоходом упомянул о том, что вот только товарища Гридина не устроили гаечки и зажимчики моего аппарата.
— Ну, ну! — сразу насторожился Четвергин. — И что же?..
— Да я и сам вижу отдельные несовершенства… — Я сделал паузу, раздумывая, говорить ему все начистоту или нет. — Но понимаете, — добавил я, как бы извиняясь, — дело в том, что я же не гаечки на утверждение прислал, а само предложение. Ведь так?
— Верно, — кивнул начальник отдела. — Только довести свою идею до полного ума вам совсем не помешает…
— Еще бы! — подтвердил я. — Конечно. Товарищ Гридин считает абсолютно так же и даже больше: он оказывает такую честь, что соглашается стать моим соавтором.
Я замолк и внимательно вгляделся в Четвергина. Очень важно было не пропустить его реакцию. Мне хотелось знать, что он об этом думает?
Начальник отдела и бровью не повел. Лицо его было невозмутимо, он безучастно смотрел мне прямо в глаза, ожидая, что я еще скажу.
Я чуть прокашлялся.
— И еще… Товарищ Гридин советует мне отозвать свое предложение обратно и вернуть его уже за двумя подписями.
Теперь в меня пристально всмотрелся Четвергин. Он пытался понять: действительно ли я уж так туп или только прикидываюсь. Я глядел на него открыто я доверчиво. Четвергин ничего мне не ответил, видимо, решил на этот раз промолчать, и все так же настороженно глядел мне в глаза.
Я решил его подтолкнуть:
— Так вот… Хочу с вами посоветоваться…
Он пожал плечами:
— Не знаю… Решать вам. Желаете за двумя подписями — пожалуйста, мы препятствовать не станем. — И добавил: — Да и так ли это существенно, одна или две подписи? Главное, чтобы предложение прошло.
— Простите, — перебил я его, — не понял.
Раздражаясь, что я вынуждаю его говорить больше, чем он хочет, начальник отдела пояснил:
— Я имею в виду то обстоятельство, что от товарища Гридина в первую очередь зависит судьба вашего авторского свидетельства.
«Так, — отметил я. — Ясно. Гридин номер два. Лад но, бог с ним. Я просто хотел узнать это и узнал».
Я встал, улыбнулся и, пожав вспотевшую ладонь Четвергина, пошел к выходу.
— Да! — остановился я у дверей. — Совсем забыл. Передайте, пожалуйста, товарищу Гридину, что соавторство с ним мне пока не по плечу. Не дорос!
Шагая коридорами, я видел перед собой застывшее лицо начальника отдела. Он явно не ожидал от меня такой «черной» неблагодарности.
На другое утро я забрал свой мешок, сел в поезд и покатил обратно в Сургану.
За окном уже вовсю бушевала весна. Очередной? который уже по счету, май родился теплым и ярким, Я глядел на зелень полей, редкие перелески, на проносящиеся столбы, дома, сверкающие под солнцем речушки, на бесконечные провода, рельсы, на пролетавших птиц, на далекие маленькие фигурки людей, а огромное синее небо, под которым творилась вся эта жизнь, и удивлялся тому, что не испытываю дурного настроения. Четвергины, гридины — эти люди показались мне вдруг нереальными.
Передо мной каждую секунду, минуту, год, и так из столетия в столетие, зарождалась жизнь. И поражало то, что она не только не уставала от своего гигантского труда, но и всякий раз при этом будто радовалась себе.
Я вдруг ощутил, что тоже способен на такое: освобождая душу от тяжести обид и неудач, как бы рождаться заново, творить себя вновь. И тогда я сказал себе:
