Я кивнул. И напрасно: надо было просить больше.
— А как у вас с жильем? — поинтересовался секретарь. — Вас все устраивает?
Я ответил:
— Да вроде бы. Есть где спать, где книги положить, что еще нужно? Вот, правда, после, видимо, проблема возникнет. Подрастет дочка, я ее заберу к себе — тогда, конечно, тесновато будет… — И тут же поспешно сказал: — Но это не сейчас, года через три.
— Вот и хорошо. Тогда и подумаем. — Сутеев поднялся из-за стола, протянул мне руку и сказал: — Пока ничего определенного обещать не могу. Послезавтра на бюро горкома я доложу о вас и о вашем методе.
Через две недели меня пригласил к себе в кабинет Сытин, раздраженно сказал:
— Занимайте в конце коридора палату на восемь человек и делайте там что вам заблагорассудится. Но учтите — ответственность за вас я с себя снимаю! Официально я заявил об этом горкому партии.
В ответ я только кивнул и вышел.
Заведующего я переносил с трудом, как, впрочем, и он меня. Наша взаимная неприязнь походила на биологическую несовместимость. Как живая клетка не могла контактировать с мертвой, так и я с Сытиным. Кроме преувеличенного мнения о собственной персоне, людей, подобных Сытину, раздражала всякая попытка другого человека поколебать их привычное, заскорузлое мышление. Я знал, что мы с ним не уживемся. Он, вероятно, догадывался об этом тоже.
Как ни хотелось мне попробовать аппарат сразу на самом тяжелом больном, начал я все же с простых случаев. Мое положение было крайне шатко — я не мог позволить себе ни одной неудачи. На аппараты мне по-прежнему приходилось тратить почти всю зарплату. Первыми пациентами я выбрал двух слесарей-точильщиков. Они являлись передовиками труда и хорошими специалистами. Завод металлических конструкций, где они работали, этими людьми дорожил и твердо пообещал мне в счет своеобразной компенсации за успешное излечение своих работников сделать пять комплектов аппаратов. Для меня это было бы большой поддержкой.
С людьми сразу возник ряд сложностей.
Во-первых, все они боялись одного лишь вида моего аппарата. Во-вторых, железные спицы, которыми я протыкал кость в нескольких местах, вызывали немалую боль. От этого у больных, по их собственным признаниям, возникало жгучее желание тотчас сорвать с себя страшную конструкцию и швырнуть ее в окно. Удерживал их лишь страх испытать еще большую боль.
Однако через неделю, самое большое другую они привыкали к конструкции — аппарат становился как бы частью их тела. Проблема, которая возникла впоследствии, оказалась гораздо сложнее — пациенты упорно не хотели расставаться с аппаратом. Они боялись, что без него уже не смогут ходить, и, когда наступала пора снимать конструкцию, больные прятались от меня. В самом прямом смысле этого слова их приходилось отлавливать.
Однако самая большая трудность состояла в том, чтобы заставить всех своих больных передвигаться на второй или третий день после операции.
Они умоляюще смотрели на меня и отрицатель но качали головой.
Я настаивал:
— Вставайте, вставайте! Берите костыли и поднимайтесь!
Больной в ужасе восклицал:
— Да что вы, доктор! Мне же только вчера сделали операцию!
Я терпеливо убеждал:
— Ну и что же? Температура у вас нормальная.
— Да.
— Вот и вставайте!
Пациент опять ужасался:
— На больную ногу?
— И на здоровую и на больную.
— Так она же сломается!
Я объяснял:
— Не сломается. Ваши костные отломки надежно держит аппарат.
Больной упрямо отнекивался.
И все-таки они у меня пошли. Кто на второй, кто на третий, а самые нерешительные на пятый день. С каждым разом все смелее ступая на ногу в аппарате, мои больные зашагали по палате, по коридорам. Но самой большой победы я добился тогда, когда заставил их играть в волейбол.
Увидев это, Сытин кинулся в горком партии и обвинил меня в дремучем волюнтаризме и в издевательстве над больными.
Ко мне сразу прибыла комиссия из трех человек, среди которых был и Сутеев.
— Вот! — торжествующе показал на моих пациентов Сытин. — Полюбуйтесь!
В это время больные толпились на лестничной площадке, которая заменяла им «курилку», вовсю дымили, с любопытством смотрели на нас.
Одного из них представитель комиссии спросил:
— Когда у вас была операция?
— Неделю назад.
— А с какого времени вы ходите?
— Четвертый день.
Сутеев поинтересовался:
— И что ощущаете? Больно?
Больной усмехнулся:
— А вы как думаете? Если бы вам только что кости Составили? А вообще помаленьку привыкаю.
Позже в кабинете заведующего Сутеев спросил меня:
— В чем заключается необходимость, чтобы ваши больные так быстро вставали на ноги?
Я пожал плечами:
— В сути моего метода.
Сытин язвительно произнес:
— А поконкретнее можно?
Я повернулся к нему, спокойно сказал:
— Лично вам я пробовал объяснять это не один раз. И всякий раз мой метод вас не интересовал.
— Хорошо, — согласился заведующий, — теперь интересует. Так что уж объясните.
Как ни хотелось мне отвернуться от его самодовольной физиономии, я все же сдержал себя:
— Прежде всего вы должны поверить, что в отличие от гипса аппарат гарантирует неподвижность костных отломков. То есть, ступая, а поначалу лишь чуть приступая на больную Ногу, пациент может не опасаться, что отломки сместятся. Второе — при ходьбе у человека нормально протекают процессы кровообращения, лимфообращения, нервные реакции, которые способствуют более активному сращиванию кости, соответственно сокращаются сроки лечения. Вам прекрасно известно, что в лежачем состоянии все естественные процессы организма сходят к нулю. При таком положении у больного не может происходить успешное костеобразование. Помимо прочего, необходимо учесть, что ходьба для больного еще и важный моральный фактор. С первых же дней после операции он начинает чувствовать себя полноценным человеком. Я уже не говорю о том, что у моих пациентов не происходит мышечной атрофии и желудочно- кишечных заболеваний, которые неизменно случаются при длительном постельном режиме.
Как говорится, нет худа без добра. Деятельность Сытина пошла мне на пользу. Через месяц меня перевели в госпиталь инвалидов Отечественной войны, где предоставили сразу целое отделение на сорок коек.
БУСЛАЕВ
