Через две недели из Москвы он прислал мне телеграмму, сообщил, что моя диссертация утверждена в ВАКе как докторская, и сожалел, что не может отпраздновать это событие вместе со мной за одним столом.
Действительно, стоило отпраздновать. С женой, с коллегами. Вечером мы сели дома за стол, включили телевизор. Из Москвы передавали открытие Всемирного конгресса за всеобщее разоружение. Настроение у меня было приподнятое и благодушное Я собрался произнести тост за торжество человеческого разума над низменными инстинктами, но не успел — раздался междугородный звонок.
Звонил заместитель министра здравоохранения РСФСР Фуреев (он всегда относился к моему методу с симпатией).
Осторожно он поинтересовался:
— Как дела?
Я бодро откликнулся:
— Неплохо! Праздную!
— Что?
— Диссертацию в ВАКе утвердили!
Фуреев воскликнул:
— Не может быть!
Я похвастался:
— Точно! Сразу как докторскую!
По молчанию в трубке я понял, что Фуреев хочет сообщить мне нечто неприятное, но колеблется. Я напряженно проговорил:
— Вы, наверное, еще не знаете. Мне Зайцев телеграммой сообщил…
Фуреев вдруг жестко перебил меня:
— Нет! Не верьте Вас хотят сбить с толку и дезориентировать! У вас все гораздо сложнее!
Я растерянно произнес:
— Не понимаю. Не верить Зайцеву?
Заместитель министра ответил:
— О Зайцеве не знаю. Вероятней всего; что и его дезинформировали Он не член ВАКа. Мне известно другое: ваша диссертация опять ставится под сомнение. Вас скоро вызовут на заседание ВАКа, так что готовьтесь ко всему. Вы поняли?
Я тихо откликнулся:
— Да… Спасибо — И, услышав короткие гудки, положил трубку.
БУСЛАЕВ
Уйти из спорта не побежденным — по-моему, просто красивые слова. Уйти в зените славы противоестественно. Это все равно, что похоронить себя заживо. Мои мысли покинуть спорт после Олимпийских игр показались мне нелепыми.
После Токио мне захотелось расслабиться. Я очень устал, дома опять все пошло кувырком — жена взяла сына и в который уже раз ушла от меня к матери. Наши взаимоотношения обострились до предела…
Я улетел в Киев.
На моем горизонте вновь появился Воробей — тот самый, с которым я тренировался у Абесаломова. К этому времени он заметно продвинулся в спорте — стал чемпионом страны и мира по пятиборью. В Киеве Воробей служил в рядах Советской Армии, там же и тренировался. Симпатичный, добрый, трудолюбивый, но загульный парень. Свой быт он не устраивал. В его однокомнатной квартире стоял один стул, на полу лежал матрац в двумя подушками без наволочек, поверх два байковых одеяла. Одежда была свалена в кучу на чемодане. Единственное, что украшало его жилище, — музыкальная установка.
Воробей тоже не тренировался и предложил мне съездить под Киев и поохотиться на кабанов. У него был знакомый егерь. По его совету мы отправились в одну из деревень за сорок километров от Киева.
После охоты я неожиданно ощутил тоску по хрусту щиповок на гари, по самой высоте. Я понял: полоса спада прошла, хватит бездельничать, пора возвращаться в прыжковый сектор. На другое утро я уехал домой.
Приступив к тренировкам, я дал себе зарок — не спешить, не форсировать свою подготовку. Начался легкоатлетический сезон, на крупных соревнованиях я не мог не выступать — все-таки олимпийский чемпион. Было ясно: пока я обрету былую спортивную форму, мне придется потерпеть несколько неприятных поражений. С этим предстояло смириться.
Но случилось так, что я вопреки всякой логике не проиграл ни одного поединка. Я был в отвратительной форме я побеждал лишь за счет своего самолюбия.
Первое состязание, в котором я участвовал, был «матч четырех»: Москва — Ленинград — Украина — РСФСР.
На улицах стоял уже май.
К этому времени среди всех прыгунов наилучшим образом выглядел ветеран Глухов. (Мы выступали с ним еще на Олимпиаде в Риме.) Года на два Глухов куда-то пропал. Начали поговаривать, что для прыжков этот спортсмен уже стар, и, видимо, поняв это, Глухов ушел из спорта. Но вот неожиданно для многих он снова появился на спортивном горизонте. Причем на одних соревнованиях он дал вполне приличный результат — 2 метра 18 сантиметров. Всем стало очевидно, что «похоронили» его преждевременно. (Впоследствии Глухов успешно выступал еще несколько лет.)
После Олимпиады в Токио говорили, что я «сгорел», «выдохся», «уже не тот». Глухов почувствовал, что настал наконец момент, когда со мной можно рассчитаться за все свои прошлые поражения. Мечтал он об этом всю спортивную жизнь. Пока ему это не удавалось. Я всегда «уходил» от него на 5 — 10 сантиметров.
На «матче четырех» я тоже не собирался сдаваться без боя. Глухов был лучше подготовлен, но у меня имелось другое преимущество. Он меня боялся. От моих предыдущих, почти беспрерывных успехов у него развился «комплекс подавленности» перед моим именем. На это я и рассчитывал.
Я прыгал из последних сил, но старался не показать Глухову, что не уверен в своей победе. Сбивая планку, я улыбался. Отдыхая, беспрерывно шутил. Иногда нарочно с самим Глуховым. Когда прыгал он, демонстративно отворачивался от Глухова и делал это так, чтобы он обязательно видел меня. И вообще всем своим видом показывал сопернику, что «соревновательный процесс» для меня не более чем пустая формальность. Кто будет первым, известно заранее, — я. А он как был сзади, так и останется…
Глухов понемногу стал раздражаться на себя. На меня он не мог — не было причин. С каждым прыжком он все более нервничал и выбивался из колеи.
Когда планку подняли на 2 метра 15 сантиметров, я понял, что именно эту высоту мне нужно взять с первой попытки. Почему? Глухов знал: в новом сезоне это мой лучший результат. Выше я наверняка не прыгну.
Предстояло разубедить его в этом. Во что бы то ни стало надо было показать, что слухи о моем «разобранном» состоянии необоснованны, что я только прикидываюсь усталым. Только так Глухов сломается.
Я собрал в себе все силы и эту задачу выполнил… Глухов не сломался. Наоборот, его охватило жгучее желание победить меня. Но, как ни парадоксально, оно и явилось причиной его «слома». Когда очень хотят взять высоту, обычно планку сбивают. Глухов не стал исключением. 215 он взял лишь с третьей попытки.
Сознание того, что я вдруг выигрываю у него, находящегося в хорошей форме, стало постепенно добивать Глухова. Мои силы были на исходе, и, чтобы окончательно сломать Глухова, я сделал такой жест — подошел к нему и спросил:
— Какую высоту ставить будем?
Он нервно дернул плечом:
