— Какую, какую! 218!
Я небрежно спросил:
— А может, сразу 221? Чего силы зря тратить?
Разозлившись, Глухов отвернулся, пошел к судейскому столику и заказал 218. Я тоже подошел, нарочно громко заявил:
— Эту высоту я пропускаю.
От такой наглости мой соперник чуть не задохнулся.
В состоянии бессильной ярости он сбил планку все три раза.
Я, конечно, рисковал, но другого выхода у меня не было — пусть бы я умер, отдал бы все силы, но 218 я бы не взял.
Позже, остыв, Глухов понял это. Приблизившись, он тихо сказал мне:
— Ушел. Ну смотри! В другой раз такого не случится!
Я широко улыбнулся:
— Правильно! В другой раз я тебя и близко не подпущу!
Этой фразой я закрепил свое прежнее моральное преимущество. И действительно, «другого раза» у Глухова уже не случилось…
Через месяц Кислов уговорил меня принять участие в соревнованиях в Норвегии. Я внезапно заболел гриппом. Ведущие прыгуны разъехались кто куда: в Польшу, во Францию, в Италию. А выступать кому-то было надо.
Матч СССР — Норвегия проводился впервые, нам хотелось его выиграть.
Руководству легкой атлетикой тоже не хотелось ударить в грязь лицом, оно не рискнуло выставить какого-либо молодого прыгуна. Поэтому на меня и пал выбор.
С температурой 37,8 я отправился в Скандинавию. За ночь до соревнований температура, по счастью, спала.
Но слабость в теле осталась. В сектор я вышел на трясущихся ногах, перед глазами плавали мутные, серые, какие-то тоскливые круги. Я не представлял, как буду прыгать: я боялся, вот-вот упаду.
Все высоты: 203, 206, 209, 212 — я преодолел «на зубах», с третьей попытки.
И вдруг, стоя перед 215 сантиметрами, я ощутил знакомую легкость. Меня словно отпустила невидимая резиновая веревка. До этого она страшно мешала разбегаться, отталкиваться, взмывать вверх. А тут будто неожиданно оборвалась. Ко мне явилось нечто вроде «второго дыхания».
Я понесся вперед и сразу же перелетел 215. То же самое произошло на 218.
Больше я не взял.
Странно! Никак не предполагая победить на этих состязаниях, я опять вдруг выиграл. Но важно было не это — преодолев в Норвегии свою хворь, я почувствовал, что вновь начинаю обретать свою былую силу.
Я быстро начал набирать прежние высоты.
В Англии на крупных состязаниях преодолел 220.
Через две недели в Финляндии — 222.
В Италии — 224.
В США — 225. Там я попросил установить 229 — на один сантиметр выше своего мирового рекорда. Этот результат мне не покорился, но я почувствовал — рекорд близок. В Париже перелетел 226, пошел на 230. На этой высоте я прикоснулся к рейке только кожей колена. Планка мелко задрожала и, как живая, осторожно сползла с подставок.
Стало ясно: еще месяц, и я сажусь на такого коня, на которого вряд ли кто из прыгунов сумеет сесть в течение ближайших нескольких лет…
Но пока я сел на мотоцикл. Позади мотогонщицы, сокурсницы по институту.
Во время моей тренировки она вихрем носилась возле стадиона, с ревом закручивала невероятные виражи. Я попросил ее подвезти меня до метро. Она, словно ждала этого, сразу согласилась.
Москва лежала в золотых листьях, только что прошел дождь; из-за туч проглянуло солнце. Все сверкало: лужи, плоскость реи, окна домов, гранитный парапет набережной. И свет был какой-то необычный — торжественный и строгий.
Придерживаясь рукой за плечо девушки, я положил другую ей на бедро. Она коротко взглянула ва меня, мягко улыбнулась. На один миг…
Но именно в этот миг я успел увидеть подрагивающую стрелку спидометра на отметке «80 км», крутой поворот дороги, исчезающей в темном провале туннеля; перед его зевом огромную искрящуюся лужу…
Подумать:
«Эта девушка похожа на мое будущее».
Ощутить: гармонию всего… Скорости, погоды и улыбки этой девушки…
Этот момент сконцентрировался в невыносимо яркую точку пронзительного счастья.
В следующее мгновение мотоцикл влетел в лужу, скользнул влево, из-под меня тотчас ушла опора.
Я попробовал сохранить равновесие, разбросал в стороны руки, ноги…
Почему так?
Человек рождается в страданиях матери… Его кормят грудью, потом из соски, из ложки… Его учат ходить, разговаривать… Затем читать, писать, думать… Его долго, трудно, упорно учат жить в этом мире… Он растет, он слушает, он видит, он чувствует, он внимает… Наконец он осваивается, выбирает цель. И идет к ней… Опять долго, опять трудно, опять упорно… На пути он любит, терпит, отчаивается, набирает силы — он приходит к цели… Он совершает тысячи усилий, из которых складывается жизнь… И только одно неверное движение…
Как большинство людей, я прощал и прощаю сейчас себе многое. А этого никогда не прошу себе…
Я сделал все наоборот.
Нужно было вцепиться в мотоцикл и поверить. Поверить, что он впишется в изгиб дороги.
Я оказался неспособным на это. Я всю жизнь привык надеяться только на себя…
Машина вписалась. Вписалась, выскочив из туннеля, впритык к дуге тротуара.
От удара колеса о бровку я вылетел из седла… Меня потряс страшный удар о столб, я понесся в черную бездонную дыру… Сознание успело поставить точку:
«Смерть… Все…»
Потом я подумал:
«Тихо…»
И сразу догадался:
«Жив!..»
Я открыл глаза, увидел сокурсницу. Бледная, она бежала ко мне, бросив мотоцикл, ее всю трясло в нервном ознобе. На ней не было ни одной царапины.
Я попытался встать, но почему-то не смог. Потом на обочине вдруг заметил свою правую туфлю. Я посмотрел на ногу, с которой она соскочила, и не нашел ее. Я на ней сидел. Подо мной что-то хлюпало, я сдвинулся на руках в сторону — там оказалась липкая лужа крови.
Я высвободил из-под себя ступню — вместо нее торчали страшные костные отломки. Сама ступня висела на одних связках и сухожилиях.
Мои кости были неестественно белого цвета.
Я равнодушно отметил:
«Все, как в анатомичке института».
И тотчас почувствовал боль. Саднящую, безысходную, точно ногу мне отрубили топором.
Из темноты туннеля вылетел МАЗ, пронзительно завизжал тормозами.
Я сидел на его пути — грузовик чудом не задавил меня.
Моя подруга по-прежнему находилась в шоке, ее бил страшный озноб.
Опять заскрипели тормоза — теперь уже на МАЗ чуть не наскочил «Запорожец».
Оба водителя побежали ко мне, на полдороге остановились. Люди увидели крошево моей ноги.
Я протянул к ним руки, попросил:
