— Помогите…
Они разом кинулись ко мне, подхватили, поставили на целую ногу.
Вторую я успел подогнуть — ступня на ней болталась, как маятник. Я взял ее в руки, чтобы она не отвалилась совсем, приставил обратно. Так, поддерживаемый водителями, поскакал на уцелевшей ноге к «Запорожцу».
За мной потянулась дорожка из крупных капель крови.
Я подумал:
«Живым… Только бы живым до больницы».
Владельцу легкового автомобиля я сказал:
— Скорее!
Он быстро, судорожно закивал и не сдвинулся с места. Его начала колотить нервная лихорадка. Он пока ничего не мог сообразить.
Я поторопил:
— В Склифосовского? Быстрее?
Мужчина наконец сунулся в машину. Помог вылезти жене и дочери. Они отошли к парапету набережной, с ужасом уставились на мою ногу.
Шофер грузовика помог мне забраться в «Запорожец». Его владелец уселся за руль весь дрожащий. Сокурсница полезла в машину тоже.
Я замотал головой, сказал:
— Не надо! И в больницу не приходи! Не приезжай!
Она ничего не поняла.
— Не говори, что я ехал с тобой! Нигде!
Девушка судорожно кивнула, захлопнула дверцу, мы сразу тронулись.
Я подумал:
«Жена о ней все равно узнает… После…»
Перед первым же светофором автомобиль затормозил.
Я приказал:
— Дальше! дальше!
Мужчина очумело помотал головой:
— Красный свет?
Я закричал:
— Пусть! Езжайте!
Он упрямо дождался зеленого сигнала, вновь поехал.
Двумя руками я сильно сжимал под коленом артерию, от толчков машины моя ступня беспрерывно болталась на полу кабины. С нее вовсю текла кровь.
— Быстрее! — попросил я. — Быстрее!
Водитель был робкий. Он боялся обгонять другие машины.
Перед моими глазами начали отплясывать тысячи светящихся точек.
Я испугался:
«Сейчас потеряю сознание, умру…»
Я опять закричал:
— Я прошу вас! Вы слышите, я прошу! Не стойте! Вам ничего не будет!
Я все больше терял крови…
Вкатив наконец в ворота больницы, водитель принялся суетливо искать «Приемный покой». Взад- вперед дергал машину, тормозил, вылезал из «Запорожца», расспрашивал людей, возвращался, вновь трогал и опять не туда.
Я первым увидел двери «покоя», кивнул на них.
Мужчина снова выскочил, скрылся в дверях.
Вышли два санитара. Один из них открыл дверцу, глянул на мою ногу, недовольно поморщился:
— Эк тебя расквасило! — И спросил: — Сам-то вылезешь?
Я сразу почувствовал себя виноватым. Я схватился за крышку машины, подтянулся, поставил здоровую ногу на землю, выпрямился. Передо мной все поплыло, я рухнул… Санитары подхватили меня в последний момент.
Потом я лежал на холодном столе, на мне длинными ножницами разрезали брюки. Затем их сняли. Трусы зачем-то тоже. Стыд почти заглушил боль. Меня раздевали женщины. Я отвернул голову…
Наконец на меня набросили простыню, какая-то пожилая медсестра наклонилась ко мне, всматриваясь в лицо, страдальчески поцокала языком:
— Ох, молодой-то какой!
Я спросил:
— Что, тетя? Так уж все плохо?
Она тихо ответила:
— Не знаю, сынок. Не знаю. — И в третий раз повторила: — Не знаю…
Явился дежурный хирург. Бросив взгляд на мою ногу, он, морщась, покачал головой, поинтересовался:
— Вы тот самый Буслаев?
Превозмогая боль, я ответил:
— Да, доктор… Что будет с ногой?
Посмотрим, — откликнулся он. — Сейчас трудно определить, посмотрим. — И куда-то исчез.
Мне сделали укол, боль притихла, я закрыл глаза…
Открыв их, я увидел свою жену и Звягина. Жену била мелкая дрожь, она все время повторяла:
— Митя! Что же теперь будет, Митенька? Звягин молчал. Он старался сохранить то выражение лица, которое подобает принимать в таких обстоятельствах, но я уловил в нем другое.
Я сказал ему:
— Все правильно, Сережа… Я тебе больше не конкурент… Это финиш…
Он вздрогнул, горячо заговорил:
— Как тебе не стыдно! При чем тут финиш? Ты еще будешь прыгать! Вот увидишь, будешь!
Я отрицательно покачал головой. Жена закричала:
— Какие прыжки? О чем вы? Жить! Ты только жить должен, Митя!
Вернулся дежурный врач. Он пришел с ведущим хирургом больницы. Они попросили удалиться жену и Звягина.
Новый хирург близоруко склонился к моей искореженной ноге, покривил губы.
Я напряженно спросил:
— Что? Отрежете?
Он поднял на меня глаза:
— Отрезать можно было и без меня. — И прибавил: — Наша фирма, товарищ Буслаев, балалаек не делает!
Через полчаса меня повезли на операцию.
Жена продолжала дрожать в истерике, ее никто не мог оторвать от тележки, на которой везли меня.
Перед операционной Людмила вцепилась в рукав дежурного хирурга, надрывно закричала:
— Я ничего не буду! Умоляю! Я должна быть там, прошу вас! Я боюсь, я умоляю!
Ее почему-то впустили…
Меня переложили с каталки на стол, в один миг пристегнули запястья брезентовыми ремнями. Я тот час испугался своего распластанного беспомощного положения.
Я повернул голову к жене:
— Если ты дашь согласие, чтобы мне отрезали ногу, я прокляну тебя. Слышишь?
Она прикрыла лицо руками, горько заплакала.
— Не смей! — повторил я. — Что бы ни было во время операции, не смей!
Мне воткнули в вену иглу, что-то пустили в кровь. В голове пошел туман. Тело начало наполняться
