сытость и лень, про их богатство. И, главное, про удаль лучших. Вот лучшие – это ого, вот где действительно судьба! Мать намекала на нее, но впрямую так и не сказала – но все равно как она тогда говорила, так теперь и сбылось, думал Рыжий. Нет, тут же думал, еще не совсем. Но почти! Лягаш сказал, всё будет хорошо, всё – обязательно, он это ясно видит. И Рыжий изнывал от нетерпения. В Дымск! В Дымск! Скорей! И поэтому когда утром четвертого дня на правом берегу показался уже не какой-нибудь нищий поселок, а самый настоящий зажиточный город, Рыжий сразу вскочил.
– Ар-р! Сядь! – строго сказал Лягаш. – Это еще не Дымск.
– А что?!
– Еще только Глухов. Но это уже тоже город. Правда, малый.
Рыжий вздохнул и сел. А Лягаш продолжал:
– У Дымска знаешь какие стены? Высокие, бревно к бревну! А здесь даже не стены, а кучи земли. Называется вал. Вал, правда, глиняный, и поэтому осенью, когда дожди, он так раскисает, что уже не только чужим, но уже совсем никому через него не пройти. Только чего туда ходить? Захолустье, одно слово!
И он отвернулся. Они опять взялись грести. Гребли, подплыли еще ближе. Лягаш опять заговорил:
– Глухов пройдем, и там начнется река. Настоящая! Потому что это еще не река, а речка. Речка Дикунья, вот что это. А когда будет река, название Голуба, вот тогда мы прямо по ней, по Голубе, и выплывем к Дымску. Да, там река! – и Лягаш, облизнувшись, продолжил: – Она будет шире раз в пять. А сколько там рыбы! Вот так лапой зачерпнул – и сразу любую за жабры. И рыбы – вот такие! Рыбины! А здесь что? Одна мелюзга. Греби давай!
Рыжий греб, очень старался. Глухов быстро приближался. Но в Глухов Рыжий тогда так и не попал. Потому что когда до города оставалось всего шагов пятьсот, не больше, они, так приказал Лягаш, свернули и пристали к берегу, и затащили лодку в ближайшие кусты.
– Жди меня здесь, – сказал Лягаш. – Я к вечеру вернусь. И никуда не отходи, и вообще, лишний раз не высовывайся. А если тебя все равно вдруг найдут, в свару не лезь, скажи, что ты при мне, то есть при Лягаше. И еще обязательно скажи, что я везу тебя к нему.
– К кому? – спросил Рыжий.
– К нему, и все, – строго сказал Лягаш. – Всё. Ухожу. Ждать!
И ушел. Рыжий остался при лодке один. День тогда выдался погожий, теплый. Рыжий лежал в тени, смотрел на небо и ждал. К его кустам никто не подходил. И вообще, на берегу за целый день никого тогда не было. И лодок на реке почти что не было. Только два раза проплывали рыбаки, тянули сеть, молчали. Потом еще какой-то лысолобый старик вез на широкой, наверное, специальной для этого, лодке дрова. Старик неторопливо греб, плыл по течению, насвистывал. Дрова были дрянные, тощие. И то: лес на Равнине – это разве Лес, насмешливо подумал Рыжий. А вот показать бы им Выселки…
Но, правда, вспоминать о Выселках ему совсем не хотелось, и он тогда начал вспоминать о том, что он успел узнать о Дымске, то есть какие там дома и какие обычаи, какая там кому кормежка, и кто такие лучшие, и как его отец с ними служил, и как – тут Рыжий даже зажмурился – он сам уже совсем скоро, дня через три, туда придет и сразу…
Ну, и так далее. И вот в таких сладких мечтах и прошел весь тот день, никто Рыжего не потревожил, он просто лежал. Есть не хотелось, он с утра плотно поел. Нет, даже не поел – насытился! Так что теперь лежи себе да переваривай, мечтай себе, воображай. И он воображал, воображал, а потом как-то незаметно для себя задремал, и продремал весь день, и было ему очень хорошо, спокойно и уверенно. Только уже вечером, когда начало понемногу смеркаться…
Он сквозь дрему вдруг услышал удары весел по воде. Рыжий сразу вскочил, спустился к реке и увидел, что это плывет лодка. И какая же она была большая! В ней было четверо гребцов, они легко, справно гребли. А на корме сидел Лягаш и важно командовал:
– Р-раз! Р-раз!
То есть сам он уже не греб. Ну, еще бы, с пониманием подумал Рыжий, станет вам княжий посол об шест лапы марать! А эти, серогорбые, дальше подумал Рыжий, и это уже насмешливо, крепко натужились, стараются! Замах у них хорош, и гребок тоже резкий и дружный, как надо. А он не серогорбый, он сын Зоркого, тут же подумал Рыжий и еще больше приосанился. Тут как раз и лодка подошла, мягко уткнулась в берег. Первым с нее соскочил Лягаш и сразу спросил:
– Ну что, небось, проголодался?
Рыжий, принюхавшись, кивнул. Тогда Лягаш обернулся к гребцам и велел:
– Кладь! Вот сюда! – и показал, куда. Потом: – А здесь костер! – и тоже показал. И грозно прибавил: – Ар-р, порс!
Гребцы поспешно побросали весла, сошли на берег, потащили кладь – большой мешок, плотно набитый снедью. Дух от нее шел просто изумительный! А они как попало вытряхнули снедь на землю и тут же начали разводить костер. Лягаш стоял над ними, поучал. Теперь он важный был, порой даже порыкивал. Шейный ремень на нем так и поблескивал, пояс побрякивал…
Да, кстати, пояс! Он был широкий, их сохатой кожи, и туго затянут, слева на нем висел железный зуб, а слева были видны пряталки – это такие ямки для монет. А монеты, как Лягаш о них раньше рассказывал, это такие кругляшки, их когда хочешь, можешь поменять на все, что хочешь. Но, думал Рыжий, продолжая разглядывая пояс, пояс сам по себе очень ценен, ценнее всего, всех монет! Потому что, как Лягаш рассказывал и объяснял, ремень ты еще можешь получить просто за храбрость, а пояс дается не только за это! Так что кое-кому никогда…
И Рыжий не додумал, отвернулся и нарочно начал думать совсем о другом: что каким строгим стал теперь Лягаш и как он на гребцов то и дело порыкивает, а они всё это терпят и стараются, и вон уже сколько всего настарались: принесли кладь и разобрали ее, вытащили лодку, заготовили дров, надрали хорошей высокой душистой травы, сложили из нее лежанку – это они для Лягаша, – и развели костер. И вот уже забулькала в горшке вода, в нее бросают снедь. И вот уже и дух пошел от этой снеди, и дух этот дурманил, пьянил! Вскочить, что ли, первым?! Но Рыжий, конечно, не вскакивал, а по-прежнему неподвижно лежал возле костра. Ну разве что нет-нет да понюхивал воздух, а то даже и мельком поглядывал на горшок. Он же помнил, как Лягаш его учил, что тот, кто в нужное время молчит, тот после в еще более нужное время все нужное получает. Ну что ж, посмотрим, подождем, думал Рыжий, глядя на огонь.
И так оно и вышло. Когда горшок сняли с огня, Лягаш ловко, ничуть не обжигаясь, выловил из него и роздал каждому из гребцов по хорошему кусу вареного свина, и те сразу отошли в сторонку и прилегли там на землю. Там они и кормились – в сторонке. А Лягаш, уже не обращая на них никакого внимания, заглянул в горшок, широко облизнулся и сказал:
– А это, что осталось, нам. Вот только я еще это дело украшу.
После чего он расстегнул на поясе одну из пряталок, выгреб оттуда целую пригоршню какого-то белого зернистого песка, сыпнул его в горшок, потом взял чистую, заранее приготовленную для этого щепочку и тщательно размешал ею варево вначале в одну сторону, потом в другую, потом отбросил щепочку, немного подождал… а после резко, будто на охоте – р-раз! – выхватил из горшка большой и жирный свиной кус, подал его Рыжему и предложил попробовать. Рыжий попробовал, и оказалось очень вкусно. Тогда Рыжий спросил, что это за песок такой. Лягаш сказал, что это соль. И тут же строго добавил:
– И теперь без соли ничего не бери. Никогда! Потому что нам, лучшим, это не по чину. А серогорбым она не положена. Да, кстати! – и окликнул: – Эй, вы!
Гребцы сразу вскочили. Лягаш им приказал:
– Ты и ты, – и лапой указал, кто именно, – давайте живо за дровами. А ты сбегай за водой. А ты, – сказал он четвертому, – чего разлегся?! Сторожить!
Гребцы послушно разбежались, кто куда. Только после этого Лягаш опять полез в горшок, взял себе кус – тоже большой и сочный. Но ел он неохотно, вяло, ни о чем не спрашивал и сам ничего не рассказывал. Молчал и Рыжий. Съев первый кус, он тут же взял второй. А после третий. А после четвертый, последний. А после еще пил навар. Навар был жирный и соленый. Дальше Рыжему стало тепло, а после даже жарко. Глаза слипались, лапы сами собой опускались. Потом перед глазами все поплыло, потом расплылось и перевернулось…
Так он и заснул возле костра, и так и спал без всяких сновидений. Утром проснулся и опять плотно поел, опять горячего да жирного. Но теперь он ел неспешно. Его не торопили, ждали. После он также неспешно
