Но дальше думать было некогда! Гул всё нарастал и приближался. По стенам побежали трещины.
– Р-ра! – закричал толмач. – Я так и думал! Ну и пусть! Тебя им не убить, а меня убивать уже поздно! Я всё, что знал о них, уже сказал! Теперь не я, а ты – Хранитель! Рыжий, запомни это! Ры…
А дальше Рыжий уже не расслышал, потому что раздался страшный грохот! Пол вздыбился и раскололся. Из щелей пошел дым! Вырвалось пламя! Луна, о, где же ты, Луна, испуганно подумал Рыжий, мы твои блудные дети, спаси нас, спаси! А грохот становился просто оглушительным! Пламя слепило! Дым душил!..
И вдруг наступила тьма! Рыжий сорвался вниз, упал, тут же вскочил!..
Нет, не вскочил, а вынырнул и отплевался. Потому что он был уже в море. Вверху было ночное небо в черных тучах, хлестал ливень, гремел гром, сверкали молнии. Рыжий, подхваченный волной, взлетел на гребень, оглянулся…
И увидел: Заветный Остров, весь объятый пламенем, весь содрогался!
Но волна уже швырнула Рыжего вниз, Остров исчез, Рыжий пошел на дно, вновь вынырнул и отплевался, опять начал барахтаться и озираться, но ничего вокруг видно не было, а только одни волны.
И вновь его вдруг выбросило вверх! И он опять увидел Остров, который продолжал гореть, крошиться и все больше погружаться в Океан!
Но снова гребень провалился вниз, Рыжий с трудом держался на поверхности, плыл и быстро вертел головой, кричал, звал на помощь, как будто кто-то мог его услышать…
И вновь он взлетел вверх! Но теперь он напрасно озирался, потому что Острова уже нигде не было видно! И ничего там больше нигде не было – ни корабля, ни косарей, ни толмача, нет птиц! А он может плыть, думал Рыжий, глядишь, потом куда-нибудь и приплывет. Только, подумал он уже насмешливо, нужно не просто бить по воде лапами, а нужно беречь силы, потому что ему плыть еще долго – ночь, день и снова ночь, и снова день, и месяц, год, а может, и сто лет – кто знает? А приплывет, выйдет на берег и расскажет: там птицы, очень много птиц, они разумные и поэтому всех презирают и не допускают к себе, а тех, кто к ним всё же проберется, они убивают. Но все равно, уже сердито думал Рыжий, он не имеет права останавливаться, а он обязательно должен плыть дальше, потому что он теперь не просто самый последний глупец, которым он был всегда, но он теперь к тому же еще и хранитель. А что ему хранить? Да то, что все они – дикари. А Дрэм-то думал, будто дикари живут только в Дымске и Голянии, а Сэнтей надеялся на то, что дикари – это другие, но не братья, потому что братья…
Но дальше думать было некогда, потому что постоянно нужно было исхитряться, ведь Рыжего несло волной то вверх, то вниз, то снова вверх, то снова вниз, и так, думал Рыжий, будет продолжаться еще очень долго – ночь, день, неделю, год, сто лет, и он все это время должен плыть, потому что он должен…
Нет, гневно подумал Рыжий, никому он ничего не должен! Он – это просто он, сам по себе, и он устал, он хочешь отдохнуть, забыться. Вот он и отдохнет – прямо сейчас. Вот ляжет и заснет. Вот уже лег, закрыл глаза, сложил лапы, и вот уже его накрыло волной, и вот уже как будто кто-то его обнял и потащил вниз, он испугался, он кричит – а крика нет, пошли только одни пузыри, он захлебнулся, но еще пытается…
А вот уже и не пытается, а просто медленно идет ко дну.
Глава тринадцатая
ЩЕРБАТАЯ КОРМИЛИЦА
Проснулся он от холода, поежился и сердито подумал, что опять, наверное, дверь не закрыл, вот за ночь всё и выдуло. Он поднял голову и посмотрел на дверь – да, так оно и есть, стоит открытая. И пусть себе стоит, делов-то, подумал он дальше, после пошарил вокруг себя лапами, нагреб тряпья, укрылся им как следует, лег на другой бок и опять заснул.
Правда, спал он недолго. Зато на этот раз он проснулся уже окончательно. Сел и протер глаза, тяжко вздохнул. А что? Годы берут свое, берут, подумал он лениво, взял со стола кувшин, встряхнул его и радостно ощерился – есть кое-что!
Вино было кислющее и терпкое, Рыжий пил его короткими и редкими глотками. Пить натощак, конечно, вредно, думал он при этом, но жить еще вредней. А так, как они живут, лучше совсем не жить…
А где сухарь, вдруг спохватился он, кто взял?! Вот здесь же вот лежал!..
А, да, на месте. Рыжий макал сухарь в вино, размачивал и ел. Доев, допил вино и опять лег. Спешить-то некуда, подумал он, зевая, эти, небось, все еще спят. Когда он уходил от них, там и гульбы еще достойной не было, а только-только разогрелись. Чмар говорил: «Не уходи, сыграй еще, я тебе втрое заплачу». Но он как встал, так и пошел. А Чмар тогда вскочил, хотел его остановить, но тут как раз ввели бойцов, Чмар сразу про него забыл, начал кричать и делать ставки. Вот поэтому он и ушел – он знал, что бойцы им будут интереснее. Бойцы – вот это зрелище, а он, старик, плетет всё об одном и том же. Да и никто ему не верит, потому что они знают, что у Вай Кау на «Тальфаре» весь экипаж как на подбор был только черной масти, а он серый как пожухлая трава, на левом ухе рыжее пятно, а правого и вовсе нет – его ему отрезали на каторге в Тернтерце.
Да, было дело, был Тернтерц, подумал Рыжий, слизывая с губ остатки вина, а попал он туда, конечно же, по глупости. Все побежали, он упал, басуну выронил, стал подбирать ее, вот тут его и заломили – на два года. Потом была амнистия, Чмар выкупил его, привез к себе в Рифлей… А ох как они не хотели его отдавать! То есть других – пожалуйста, бери да выкупай, а на нём они уперлись: «Не дадим!». Да он и сам не очень-то просился на волю. А зачем? Он же в яму на работы не ходил, в бараке он не жил, и столовался вместе с офицерами. То есть не каторга, а рай! А всё она, щербатая кормилица, заступница и надоумица! Рыжий широко оскалился и потянулся, взял басуну, прижал ее к груди и принялся настраивать. Да, старая она, подумал он, щербатая, неплохо бы подклеить деку да поменять струны. Чмар обещал, что будто бы достанет арихальковых. Врет, как всегда! Да и зачем арихальковые струны? А вот если бы достать такие же, какие сейчас здесь, но только новые, вот это было бы хорошо, подумал Рыжий и даже вздохнул. И он же, подумал он дальше, вчера сказал об этом Чмару, но Чмар ничего не ответил, а только сердито оскалился, а все вокруг засмеялись. Р-ра, ну еще бы! Ведь эти струны не простые, а магнитные – все это видели, все это проверяли, и не железные они…
А вы хотите верьте, а хотите нет, сердито подумал Рыжий, но он был там, на том Магнитном Острове, они тогда пять лет… ну, три… ну, год, не меньше, это уже точно, в кромешной тьме, в шторм, в ливень и в туман они шли к нему, гребли, ритм два и два, ритм три и три, сухарь – в вино и в пасть, в вино и в пасть, он с той поры к вину и пристрастился, волны вздымали их, швыряли, и вновь вздымали, вновь швыряли, а Океан там… Р-ра! Вода то черная и вязкая, а то наоборот – как молоко, а то как кровь, а то как зо… Р-ра! Нет, как золото, тут же подумал Рыжий, она была уже потом, это когда они уже наконец увидели Магнитную Звезду, и тогда весь Океан сразу в единый миг окрасился под золото и так горел, и так слепил, что они, чтобы не ослепнуть, все зажмурились и так вслепую и гребли, один только Вай Кау, не жмурился, потому что на нем были очки, а очки – это такие кругляшки из черного стекла, блеск через них не проходил, а только свет, и поэтому Вай Кау и штурвалил, потому что только он один тогда видел, куда нужно плыть, и командовал, а они все остальные гребли, а душно было, жарко, страшно, уключины дымились – так гребли…
Х-ха, х-ха, гордо подумал Рыжий, вот тут они всегда аж привстают, когда он говорит: «Уключины дымились!» Да, хорошо придумано, красиво, до них, до косарей, доходчиво. А всё она, щербатая кормилица! И хорошо, что он тогда не поскупился. Триста сразу и триста потом, а еще сотню брат подкинул. Брат очень гневался, брат проклинал его, брат поминал отца: «Отец предупреждал!». А вот отец как раз здесь самый виноватый, потому что это отец приучил его к басуне, а после, возвращаясь, требовал: «Сыграй!». Он играл. Отцу нравилось. А после…
Р-ра, опять вспомнил Рыжий, семьсот монет! Он тогда очень поразился и сказал: «Такие деньги!». А мастер улыбнулся и ответил: «Так это же только вам, как лучшему басунщику. А лучшим – лучшее. Вот, вы только послушайте!». И мастер показал их в деле. Они были магнитные и в то же время золотые. А звук какой! Он сразу даже не поверил! Спросил: «Откуда взял?». Мастер только усмехнулся, но ничего не ответил. Только потом уже, когда он внес вторую часть, мастер сказал, что у него была старинная монета, очень странная, по ней ударишь когтем – и она звенит. Тогда он взял ее, расплавил…
С тех пор, конечно, струны сильно износились, с грустью подумал Рыжий, и звук уже не тот, да и сама
