же лишили себя ее. Вас я оберегаю от алчных охотников бездны, самоубийц – не могу. Да, последний Суд еще не настал. – Бледный Мараил помолчал, а потом добавил: – Но с вашей Любушкой, Аркадий Эммануилович, все уже решено.
– Может, ее все-таки можно как-нибудь вытащить? – спросил Даня. – Мы готовы на все.
Доктор покосился на него, как на сумасшедшего, но тут же поддержал:
– Разве Господь не заповедал нам душу свою положить за друзей своих? Разве мы, православные христиане, не должны до последнего бороться за спасение грешников? Ведь в земной Церкви люди непрестанно возносят молитвы и служат панихиды за души умерших, дабы они обрели вечный покой. Ведь до тех пор, пока ангелы не вострубили и мертвые не явились на Суд, еще теплится надежда на спасение всякой души, разве нет?
Блюмкин не был уверен в теологической безупречности своего монолога, но все-таки вскинул на Мараила вопросительный и укоряющий взгляд.
– Ладно, – откинулся Предвечный на спинку и покачался из стороны в сторону во вращающемся кресле. – Я объясню подробнее. Город, в котором вы последнее время обитаете, это не место и даже не время. Это всего лишь состояние ваших душ. – Предвечный говорил красивым, глубоким, правда, несколько казенным голосом, в котором улавливалась снисходительная нотка. – Человек, потерявший конечность, продолжает ее чувствовать. Сознание не умеет существовать вне тела, и когда то умирает, мы создаем фантомы, призраки, если хотите, привычного вам телесного бытия. Это не праздное желание полюбоваться на вашу, простите за язвительность, дивную красу, а процессуальная необходимость.
Мараил вздохнул и продолжил на тон ниже:
– Нас, изначальных, Демиург создал до материи, и мы не зависим от условностей плоти. – Вдруг Предвечный замер и посмотрел на доктора исподлобья. – Но есть и другие, те, что отпали во время Великой войны, случившейся до начала времен. Они – суть хаос и тьма. Имя им – кривдолаки. Они – субстанция, в которой воплощены все темные, все уродливые стихии мира. Тот, кто самовольно лишает себя жизни, переходит в их власть. – Положив подвижные руки на стол, оратор выдержал паузу, чтобы сделать резюме. – И между ними и нами утверждена великая пропасть. Перейти отсюда туда и оттуда к нам, уважаемые, невозможно. Все поняли?
– Нет, – честно признался Даня.
– Тогда попроще. Вы находитесь в зале ожидания, ибо не известно еще, что вам будет – наказание или прощение. Ей же помилование не суждено, потому она ждет кары, так сказать, в следственном изоляторе. Теперь вам, думаю, ясно?
Гости стояли в ступоре и не находили, что возразить.
– Вот и прекрасно, – сказал Предвечный и нажал на кнопку вызова секретаря.
Только звонок подал голос, как в дверь просунулся и скользнул внутрь все тот же старичок с золотым пенсне на крючковатом носу.
– Слушаю, Ваше сиятельство.
– Проводите, пожалуйста, доктора и молодого человека.
– Сию минуту, – старичок поклонился и крепко сцапал гостей под руки.
– Э… – попытался продолжить дискуссию доктор, но старичок с силой потянул его на выход:
– Идемте, господа, идемте…
Даня в последний раз бросил потерянный взгляд на блюстителя мертвецов. Тот сидел все так же, поставив локти на стол и сложив длинные бледные пальцы. Подобное маске лицо было все таким же, только тонкие бледные губы, казалось, скрывали улыбку. Хотя Дане это могло и показаться.
Собрав силы, Даня с дерзкой холодностью выкрикнул:
– До свиданья!..
Дверь захлопнулась, и они вновь очутились в дворцовом коридоре. Старичок строго посмотрел безобразнику прямо в глаза, но промолчал. Они поспешно прошли через дворец Белой Канцелярии к башне с вратами.
– Простите, а как вас зовут? – спросил доктор у старичка.
– Можете звать меня просто архимандрит Асклипиадот, – отозвался тот, выталкивая гостей за ворота, все через ту же дверцу.
– Не сочтите за дерзость, владыка Аскелеписдот, – упершись руками и ногами, быстро заговорил доктор. – Но, как вы помните, целью нашего визита была вовсе не встреча с вашим почтеннейшим Мордобилом, а с опекуном девушки!
– Мараилом! – поправил старичок, продолжая старательно выпихивать доктора. – Вы поговорили с самым высоким начальником, чего вам еще?
– Нам что, поговорить не с кем?! Он не помог нам!
– Ничего большего предложить вам не могу, – усердный секретарь продолжал выпихивать массивного доктора.
– А не могли бы вы быть так любезны и попросить Любушкиного опекуна самого нас навестить?
– Увы, это вне моей компетенции.
– Ради всего святого! – взмолился доктор Блюмкин, почувствовав какую-то неуверенность в интонации собеседника. – Не будьте так бессердечны! Неужели ваша должность противоречит христианскому милосердию?! Ну, пожалуйста, пожалуйста, передайте, что мы ждем его!
– Хорошо, хорошо! – не выдержал архимандрит, упираясь в доктора плечом и буксуя ногами по земле, – я сделаю все, что смогу.
– Будьте же так любезны, – смягчил капризный тон доктор. – Гостиница «Атлантида», номер 806, Блюмкин Аркадий Эммануилович. Спасибо заранее.
Старичок напрягся и, наконец, вытолкнул его. Массивная дверь захлопнулась, забряцали мощные засовы, и Блюмкин с Даней опять оказались перед вратами дворца.
4
Выйдешь из воды –
тогда и увидишь глину на ногах.
В бесконечных сумерках и томлении время тянулось, как сгущенное молоко. Доктор изредка отстукивал на машинке очередной абзац своей гениальной книжки, но почитать ее пока никому не давал. «Что вы там так много пишите? – ревниво удивлялся Даня. – Вы ведь были с нею едва знакомы!..» «Да уж побольше твоего! – парировал Блюмкин. – Со мной она, во всяком случае, была живая… А с живой порою хватает и одного мига, друг мой. У нас же был почти год. И этот год перевернул всю мою жизнь. Я много думал об этом, и мне есть, что рассказать…»
Маша устроилась официанткой в гостиничный бар, где по вечерам набивалось битком народу. Там нередко засиживались и наши друзья, особенно часто Ванечка, травивший собутыльникам бесконечные байки. Как-то раз, подсев к нему, Машенька спросила:
– Ванечка, в тот день, когда мы расстались… В Киеве, на шоу… Вы тогда начали рассказывать про свою первую любовь, но так и не успели…
– Это ты про Колю, Маруся? Очень, очень душевный был водолаз. Мы с ним в одной бригаде, в подводной колонии, работали.
– А как вы с ним, Ванечка, познакомились?
– О, это душераздирающая история, – покачал головой Ваня. – Он в общаге подводной через стенку от меня жил. Начал я свою каюту обустраивать. Для начала портрет Жака Ива Кусто стал вешать. Вбил гвоздь здоровенный, зацепил Жака Ива за шляпку, висит – как живой… Вдруг думаю: гвоздь-то, небось, через стенку вышел и торчит там, людей обижает. С соседом мы знакомы толком не были, так – здоровались. Я – к нему, чтоб, значит, извиниться и гвоздь загнуть. Да не достучался. Утром – на смену, а вечером, встречаю его в коридоре, стал извиняться, а он как захохочет, потом как заплачет навзрыд… Говорит: «Да я ж из-за тебя, гада, сегодня на работу не ходил! Давно хотел гвоздь над кроватью вбить – часы повесить, но все собраться не мог. А вчерась так нажрался, что вообще ничего не помню. Сегодня просыпаюсь, смотрю: там, где надо гвоздь торчит… Вбил, значит, все-таки. Присмотрелся: а он задом наперед торчит! Шляпкой внутрь, а острием наружу! Целый день я ходил, крестился: как же это я его так вбить-то сумел? Страшно даже». Да-а… Хорошо мы тогда с Колей напились, душевно… Вот и познакомились, – мечтательно улыбаясь, поскреб шершавую щеку Ванечка.
