XXXI
Эти трое оборванцев явились на рассвете. Двое мужчин и женщина. В руках они с трудом тащили палку, на которой болталась сероватая тряпка, долженствующая символизировать собой «белый флаг». Весь их нехитрый скарб свободно умещался в двух повидавших виды спортивных объёмистых сумках. Они совершенно спокойно и без суеты расположились, как на пикник, среди лесной едва-едва пробившейся зелёной поросли. Сперва мне, увидевшую столь умильную картинку, захотелось дать разгон постовым, подпустившим практически к воротам незнакомцев. Однако, глянув на них, понял, что на этих пугал не стоило б тратить и патронов. Они чуть не падали сами. Оказалось, окрик часовых заставил их тормознуть и назваться. После чего Круглов и Хохол повелели им оставаться там, куда они уже дотопали, если не хотят схлопотать по пуле в рёбра. Послушно, безбоязненно и неторопливо усевшись неподалёку, за «запрещающей» надписью, предупреждающей о том, что наша хата заминирована, они стали терпеливо дожидаться, когда же их соизволят «опросить». И лишь когда я проснулся, умылся и выдул уже пару чашек благословенного кофе, в подвал скатился Сабир и доложился о визитёрах. Я поднялся наверх.
Утро кипело отчаянной суетой и работой. Каждодневной и нудной, но столь необходимой и жизненно важной.
Словно наследный хан, я уселся на притащенный мне молодняком стул, принял от наших услужливых горянок очередную чашку кофе и попросил «привести под мои ясны очи».
…Им хватило ума не умереть. Следовательно, им одно это уже можно поставить в заслугу. И они не требовали, не стенали и не жаловались, а лишь Христа ради попросили, чтобы их накормили.
— Мы понимаем, что наша просьба выглядит дерзко, ибо мы ещё не сошли с ума, чтобы делать это в такое время и в таком месте. Но мы смиренно просим, чтобы нам позволили остаться в безопасности у стен до утра, и накормили, если чем только сможете. — Худой и высокий немолодой уже мужчина старался держаться достойно, однако в его глазах уже давно поселился тщательно скрываемые им боль и страх. Страх и униженность. Перед жизнью, поставившей всех на колени. Перед людьми, которые причиняют боль и дарят смерть по собственному желанию.
Удивительно, но у них практически не было оружия. Не верилось, но это было так. Кроме палок- посохов, на которые они опирались, потрёпанной двустволки на плече худого, и простого кухонного ножа. Всё это они предъявили нам, объяснив, что не станут причинять нам беспокойства, и что к ружью практически не осталось патронов. Когда же я разглядел второго мужчину, я понял, почему они не увешаны стреляющим и убивающим металлом. Священник, если только он искренне верует, сам никогда не прикоснётся к убивающему куску железа. Его оружие — молитва и светлая вера.
На вид чуть больше шестидесяти, но ещё крепок. Роста небольшого, слегка сутул.
И хотя на нём не было рясы, и он молча стоял в сторонке, пока первый вёл диалог, я нутром почуял, что этот невысокий, с залысинами и весь будто светящийся внутренней силой человек в перевязанных грязной изолентой очках и рваном пальто, принадлежит к Церкви. Этот человек не возьмёт в руки оружие сам, не позволит убить за просто так и не будет рядом с теми, кто оружие применяет бездумно.
Я счёл нужным встать и сделать приглашающий жест в сторону навеса со столом:
— Приветствую, святой отец. Что привело Вас с вашими попутчиками в наши места? — Казалось, священник даже не удивился, что я увидел, кто он есть из себя. Под его свитером и давно не стираной рубахой на груди и в самом деле висел большой крест, коим обычно благословляют в церквах.
Вежливо кивнув головой, он приятным и поставленным голосом произнёс:
— Благословляю Вас, сын мой, и благодарю за хороший приём. За всё это время Вы лишь вторые, кто принимает нас с душой и с добрым словом. Пусть Господь пребудет с вами во все времена, будет вашей опорой, надеждой и защитой во все ваши начинания.
Он не спеша достал крест, перекрестил им меня и двор с находящимися в нём людьми. Осенив знамением и себя, стал представлять своих путников:
— Это брат Григорий, послушник. Мой помощник и товарищ. В былом — моряк. С сожалением замечу, что в последнее время он стал всё чаще впадать в отчаяние, что есть грех. Я всячески борюсь с его душевным недугом и уповаю на то, что испытания Божьи укрепят нас и не оставят без Его заступничества.
Я киваю головой и называюсь. Перед нами появляются кружки с дымящимся чаем и горка ссохшихся до изнеможения баранок. Все благодарно кивнули. Священник тем временем продолжал:
— Лариса, мирянка. Из ваших краёв. В час испытания Господня она находилась в храме. Моя редкая прихожанка. Приезжая к матери, всегда наведывалась ко мне на вечернюю службу. Мы с Григорием жили там трудом и молитвой уже несколько лет, возделывая маленький огород и содержа некоторую живность. Я знавал её матушку, и не смог оставить Ларису в беде, потому мы отныне вместе. Так уж случилось, что в тот вечер она приехала на перевал позже обычного, и не смогла завести машину в обратную дорогу. Заночевала в сторожке. Я надеялся отправить её обратно с попутной машиной кого-либо из верующих, прибывшим на утреннюю службу. По утру же, как Вы понимаете, всё изменилось… Видимо, сам Господь спас ей этим жизнь. К сожалению, казачья станица в долине, где жила её мать, теперь затоплена… и…ещё какие-то люди с детьми на трёх машинах выгнали нас в тот же день из храма. Мне кажется, это были то ли туристы, то ли ещё кто. Но они имели с собою оружие. И машины их, грязные и наполненные каким-то скарбом, были джипами. Убивать они нас не стали, просто дали пять минут собрать кое-какие вещи, которые позволили взять с собой. Правда, предварительно проверили, что и сколько мы взяли. Забрали кое-что, показавшееся им для нас лишним. И выставили за дверь. Мне удалось взять с собою пару образов и молитвослов. Люди они всё-таки порядочные и не преступники, просто то помещение и наше подворье им теперь, не имеющим крова над головой и пищи, нужнее, чем нам. Ведь у них дети… Во всяком случае, мне они так и заявили… — Он понизил голос: — Лариса, видимо, от переживаний и горя слегка занемогла. Часто молчит и уходит в себя.
Священник едва вздохнул и добавил:
— Господь да будет им опорой.
В этот момент всё время молчавшая женщина, не удержавшись, прошептала:
— Господи Боже, чай… Настоящий… — и бережно отпила из кружки.
Как я понял из дальнейшего общения, отец Афанасий был настоятелем небольшой горной православной церквушки на границе с Черкессией.
Когда всё случилось, он и его двое уцелевших спутников спустя четыре дня тронулись в свой Путь.
— Мне тогда с горя подумалось, — может быть, Отец небесный возжелал оставить меня в живых для того, чтобы нести в отчаявшиеся и потерявшие всяческие духовные ценности массы веру и сострадание? Ибо преисполнилась сегодня Земля грехом и смертью. Потому я без сожаления оставил домик и храм, и теперь хожу от жилья до жилья, неся людям, в меру своих слабых сил и способностей, слово Божие и утешение. Хочется верить, что я не возомнил себя пророком иль посланцем Божьим, и что в деяниях моих нет ни корысти, ни гордыни. Мы уже видели много богопротивного, богомерзкого, опасного и страшного, и лишь длань Господня защитила нас в пути. Мы не просим у Вас ничего ценного, ибо имеющий Бога в душе имеет всё для тела и духа своего.
— Святой отец, я предлагаю Вам провести некоторое время у нас. Здесь безопасно и почти сытно, насколько это возможно в нынешних условиях. Если Вам здесь понравится, Вы и ваши товарищи по вере могут остаться. — Мне вдруг подумалось, что собственный духовник среди грязи и ужасов мира нам не помешает. И понимал, что разлучить их будет трудно. То есть, отдать предпочтение одному, выставив за дверь остальных, не вариант. И тут же в этом убедился:
— Сын мой, нам крайне приятны речи Ваши. Если мои уставшие товарищи сочтут нужным, и если Вам будет угодно оставить их за этими стенами хотя бы до той поры, пока они не окрепнут немного, я не стану звать их с собою дальше. Но я продолжу свой путь в любом случае, уж простите, — сказав это, он вопросительно обернулся к Григорию и женщине. Те, спокойно посмотрев в его глаза, отрицательно помотали головами.
— Мы с Вами, отец настоятель. — Голос Григория был глух, но твёрд. Лариса просто коротко кивнула в подтверждение его слов, не поднимая глаз от стола и увлёкшись чаем.
