Пейзажи меняются с удивительной быстротой. Это как кинематограф, я видел такой на ярмарке в Тисмане, а в Букурешти их уже немало. Стоишь на месте, а перед тобой пляшут картинки, одна за другой. Это совсем не так, как в жизни, — ты идёшь, а горы и дома не двигаются.
Я ни от кого не бегу и ни к чему не стремлюсь. Я просто иду. Я не чувствую под собой ног, но это и не нужно. Дорога сама летит подо мной. Всё просто меняется перед глазами, сначала надвигается на меня с огромной скоростью, а потом проносится мимо. Я словно лечу над этими дорожными камешками, мимо кустов и гор. Мне кажется, что я парю между двумя зеркалами: сверху плывут облака, а снизу — дорожная пыль.
Я совсем не устал, хотя двое суток не делал даже короткого привала. Наоборот, я готов двигаться всё быстрее и быстрее.
Там за поворотом что-то есть. Я слышу звуки. Пение и смех. Мне стоит обогнуть этот выступ, и я попаду в деревню. Там и отдохну, правда, мне это не нужно, я могу идти ещё неделю.
Изгиб дороги.
— Стой, кто идёт?
Стою. Маленькая сторожка, совсем новая, свежевыкрашенная. Полосатый шлагбаум — здесь начинается деревня. Нет, это даже не деревня, это город. Вон ратуша с часами на башенке, церквушка, школа. Небольшой уютный городок, милый и славный.
— Стой, говорю, кто идёт? — стражник, сидящий на ступеньке, поднялся и, пошатываясь, подошёл ко мне. — Назовись, путник!
— Нику, моё имя Нику, я иду из Тисманы.
— А с чем ты к нам пожаловал? Не замышляешь ли чего? У нас тут и без чужаков хорошо! Вдруг ты смутьян какой-нибудь или беглый! — он попытался насупиться, но ничего из этого не вышло. Лицо стражника расплылось в добродушной и приветливой улыбке.
Густые усы, волосы с проседью, фуражка набекрень, румяные щёки. Лет пятьдесят на вид. Весёлый, подвыпивший, глаза сверкают.
— Нет же, я не со злом к вам пришёл, я путник, сегодня здесь, завтра там. Играю на ярмарках, свадьбах. Пантомима, акробатические аттракционы.
— Эй, где ты? Тьфу ты, чёрт! Надо же было так напиться, опять показалось.
Он повернулся ко мне спиной и окликнул своего напарника:
— Михай!
Второй стражник сидел на завалинке сторожки, уткнувшись головой в колени. Он был постарше первого, невысок ростом, с седой бородой, красными, уставшими то ли от бессонной ночи на посту, то ли от чрезмерного количества выпитого за эту ночь вина глазами.
— Слышишь, Михай, надо заканчивать с такими делами, — первый стражник подошёл ко второму и присел рядом на корточки, — мне вот снова всякое марево чудится. Вот и доктор Вульпой говорит, что от этих попоек мне долго не протянуть, а ведь он не глуп, совсем не глуп, даже напротив. Вот когда господину Курбе случилось с крыльца упасть, кто ему кости на место вправил? Всё наш доктор.
— И зря вправил, на то и Курба, чтобы кривым ходить[1], и ты его не слушай, пока ничего не случилось, а лучше достань-ка из-под лавки кувшинчик с ракией. Давай-ка ещё выпьем, денёк сегодня предстоит знаменательный. Ты ведь помнишь, что сын господина Доринеску, гимназического наставника, сосватал давеча дочку судьи Соаре и пополудни поведёт её под венец. А потому пей и не гляди на доктора. Сегодня кто не весел, тот обидит молодых. Доктор — он зачем нужен? Только если случится чего. Вот допьёшься до больной головы или свалишься по пьяни в канаву, тогда и зови доктора, а пока не свалился, так и не вспоминай о нём. Давай, за счастье молодожёнов и побольше им деток, да чтобы и те не болели.
Он разлил ракию по чаркам, стражники пыхнули, залпом выпили и разом откинулись на спину.
— А дочка у господина Соаре и впрямь хороша! — нараспев произнёс первый стражник, глядя на облака, — а насчёт доктора ты всё же не прав. Он всегда дело говорит. Но сегодня и вправду выпить можно, святое дело! Не каждый день такая радость всему городу.
— Да, это ж надо такое подумать, ещё как будто вчера пешком под стол ходили, а теперь жених и невеста да как специально созданы друг для друга. Давай ещё по одной!
Я тем временем стою на месте, пытаясь соблюсти то, что я ведал о нормах приличия и полицейских законах. Не могу же я проявить неуважение к двум пожилым людям и просто так пройти мимо, да и устав им велит потребовать документ у путника, входящего в город. Места здесь неспокойные, разбойники частенько тревожат пастухов, то и дело нападая на стада и угоняя скот.
Стражники словно не замечают меня. Ах да, тот первый, который помоложе, счёл меня за видение. Ладно, пойду дальше, если они предпочитают веселье службе, то это их грех, а не мой. Меня точно тянет магнитом к этому городу. Он и правда такой ухоженный, такой уютный. Я так давно не обедал по- человечески, поищу трактир. Вперёд!
Илие Доринеску был не из робкого десятка. Несмотря на то, что его папаша служил наставником городской гимназии, Илие всегда был заводилой всяких школьных безобразий. Битые стёкла, битые физиономии однокашников даже упоминать не стоит. Случаи, когда в знак примирения с теми же однокашниками Илие организовывал налёт на чей-нибудь курятник (нередко целью становился и курятник судьи Соаре, его будущего тестя), дабы зажарить курочку в потайном гроте в горах и отметить начало нового мирного этапа в отношениях городской шпаны, не поддаются исчислению.
Нередко Илие с друзьями перелезал ограду своей мужской гимназии и направлялся во главе ватаги мужающих юнцов в соседний квартал, где находилась гимназия женская. Приближаться вплотную было весьма опасно — могла заметить наставница Джорджеску, тогда бы она не преминула позвать полицейского. Порою они попадались ей на глаза, и тут оставалась одна надежда на быстрые ноги.
Но церберша не обладала всевидящим оком, и частенько парням удавалось выследить плавно выпархивающую из школьных ворот цыпочку, с тем чтобы оглушительным свистом обратить на себя её внимание. Одной из таких красоток была юная Феличия Соаре.
Феличия была примерной ученицей. Это отнюдь не означало того, что ей была интересна учёба, что она пыталась вникнуть в суть преподаваемых в гимназии наук, но она могла прилежно и тщательно переписать в чистовую тетрадь сделанное обожавшим её отцом домашнее задание и певучим голосом ответить вызубренный урок.
Ей было известно, за каким именно углом будут ждать орлята под предводительством Илие. Дом Феличии находился в другой стороне, но она предпочитала сделать крюк и услышать этот свист, казавшийся ей глубже и проникновеннее самых нежных слов любви из прочитанных романов.
День за днём, год за годом, дети стали совсем взрослыми. Илие хоть и не отличался высокими оценками, но всё же был совсем не глуп. По протекции отца ему удалось быть зачисленным в университет Букурешти, где он по-прежнему оставался вожаком школяров. Но тут дело не ограничивалось потасовками на пьянках и беготнёй по барышням. Илие проявил себя как истинный смутьян и вольнодумец и вскоре попал на учёт к политической полиции. Доринеску-старший был этим очень опечален и, используя свои связи в Букурешти, добился исключения сына из университета от греха подальше, пока тот не успел совершить что-то серьёзное и загреметь на каторгу.
Илие вернулся в родные пенаты под отцовское крылышко. Хоть он и был недоучкой, но для провинции и такого образования было достаточно. Повзрослевший сорванец был устроен преподавателем арифметики в свою родную гимназию. Одновременно «учёный из столиц», побывавший в самом Букурешти, стал считаться завидным женихом.
Феличия тем временем расцветала, становясь всё краше и краше. Судья Соаре души не чаял в своей дочке и был очень придирчив к подбору будущего зятя. Таким образом, целых четыре кавалера не выдержали конкурса на руку первой красавицы города.
К Илие господин Соаре сперва тоже отнёсся насторожённо: он прекрасно помнил каждую украденную курицу и достоверно знал о похождениях молодого бунтаря в Букурешти. Желая своему драгоценному чаду тихой, размеренной семейной жизни, он твёрдо решил дать этому сорвиголове от ворот поворот.
Но Илие не привык проигрывать. Показная респектабельность должна была убедить потенциального тестя в том, что лучшего выбора нет, а неподдельная настойчивость была призвана рассеять последние
