И тут в темноте я споткнулся о что-то мягкое, распластанное на полу, и упал.
Я вмиг вскочил и кинулся к выключателю. Вокруг разлился свет. Я так и замер, словно прирос к месту. Прямо на полу спал… храпел… конечно, пьяный… Грязный негритос. Это был Ричард. Весь в грязи, тощий. И жутко воняющий. Я чувствовал его вонь даже с того места, где стоял. Сердце то замирало у меня в груди, то вздрагивало, как испуганное животное. Я не мог сдвинуться с места, не мог сделать ни шагу. Я не решался пойти к Шейле и услышать, что она уже знает всю правду. За моей спиной был шкаф. Не сводя глаз с Ричарда, я на ощупь отыскал в нем бутылку, глотнул раза четыре… пять… Но Ричард так и лежал передо мной, а через открытую дверь из комнаты не доносилось ни звука. Мир, окружавший меня, или уснул, или умер. Я посмотрел на свои руки. Ощупал лицо. Передо мной был Ричард, меня разобрал смех: ведь это был мой брат, и он нашел меня.
Он зашевелился, и я нагнулся к нему. Я приподнял его одной рукой — он был полусонный, и мне пришлось его встряхнуть.
— Просыпайся, сволочь!
— Что такое? — пробормотал он.
Он приоткрыл глаза и увидел меня. Выражение его лица не изменилось.
— Какого черта ты здесь делаешь?
— Я нашел тебя, Дэн. Видишь, я нашел тебя. Сам Господь захотел, чтобы я тебя отыскал.
— Где Шейла?
— Какая такая Шейла?
— Кто тебе открыл?
— Я сам вошел… никого не было дома.
Я отпустил его и бросился в комнату. На комоде, как у нас было заведено, лежала записочка от Шейлы: «Я у мамы. Малыш со мной. Целую».
У комода мне пришлось задержаться. Голова у меня была в порядке, но с ногами что-то случилось. Я медленно двинулся в прихожую.
— Убирайся!
— Но, Дэн…
— Убирайся! Чтоб я тебя больше не видел. Я тебя не знаю.
— Но, Дэн, сам Господь помог мне тебя отыскать.
— Убирайся, я тебе сказал!
— У меня нет денег.
— Вот, возьми.
Я порылся в кармане и сунул ему десять долларов. Он поднес бумажку к глазам, пошуршал ею, убрал в карман, и всю его придурковатость как рукой сняло.
— Ты знаешь, что не годится негру приходить к белому домой?
— Я же твой брат, Дэн. У меня и бумаги есть.
В следующий миг я уже сидел на нем верхом. Я держал его за волосы и осыпал проклятьями.
— Ах, у тебя, гад, и бумаги есть! Какие такие бумаги? Сволочь!…
— У нас с тобой одна фамилия, Дэн. А Господь велел нам не отрекаться от отца с матерью.
Я не должен был делать только одного, и я это сделал. Кулак сам собой сжался и обрушился на его нижнюю губу. Я слышал, как хрустнули у него зубы, и меня захлестнула волна стыда. Ричард не поморщился. Но он смотрел на меня в упор, и я увидел в его зрачках — да нет, я схожу с ума. Что там можно увидеть? — Нет, ничего. Я старался сам себя убедить в этом, отчаянно старался. Но Ричард не произнес ни слова, он просто на меня смотрел, и мне стало страшно.
— Ты где работаешь, Дэн?
Из-за разбитой губы голос его изменился, по подбородку у него ползла струйка крови. Он вытер ее тыльной стороной руки.
— Убирайся, Ричард. И если тебе жизнь дорога, чтоб ноги твоей здесь не было.
— Где я смогу с тобой встретиться, Дэн?
— Я не хочу с тобой встречаться.
— Зато, может быть, Шейла захочет, — произнес он задумчиво.
И вновь я испытал желание убить его, желание, пронзившее меня подобно острому клинку.
Он поплелся к двери, осторожно трогая разбитую губу.
— Быстрее!
— Десять долларов — это не так уж много, — буркнул он.
Это был мой брат, а я желал ему смерти. Жуткая тоска сжала мне все внутри. Я боялся, что он вернется. Мне нужно было знать…
— Стой. Кто тебе дал мой адрес?
— Да никто. Приятели, — сказал он. — Я ухожу. До встречи, Дэн. Я загляну к тебе на работу.
— Ты не знаешь, где я работаю…
— Не волнуйся, Дэн. Не волнуйся.
— Как ты открыл дверь?
— Я умею открывать двери. Господь свидетель, я умею открывать двери. Пока, Дэн. До скорого.
Я смотрел, как он уходит. Я был сам не свой. Часы показывали полшестого утра. Начинался новый день. На улице появились молочники. Шейла спала с малышом в доме своей матери.
Ричард был негром. Чернокожим. И он чувствовал себя негром.
Я запер входную дверь и стал раздеваться. Я не понимал, что со мной происходит и что происходит вокруг. На пороге спальни я остановился и вернулся в ванную. Из зеркала на меня смотрел крепкий малый лет тридцати пяти, здоровый и цветущий. По нему ничего не скажешь. Он был, несомненно, белым… но мне не нравилось выражение его глаз.
Это были глаза человека, только что встретившегося с призраком.
4
С этого дня я стал подыскивать другую квартиру. Это было непросто, к тому же нужны были немалые деньги. Я ничего не говорил Шейле, я знал, что наша квартира ей нравилась, и боялся начать разговор. Как ей объяснить? На улице я без конца оглядывался — нет ли за мной слежки, я высматривал худую фигуру Ричарда, мне чудилось, что я вижу его курчавую голову и его лицо полукровки, его плохо отглаженный пиджак с короткими рукавами. Воспоминания детства, те, что связывали меня с Ричардом, были все одинаково тягостными и тревожными, хотя я не мог точно припомнить, с какого времени они стали такими, — ведь это были обычные воспоминания ребенка, такие же, как у всех остальных детей. Ричард был самым черным из моих братьев, и этим объяснялось почти все.
Я ходил на работу к Нику кружным путем, выходил из метро станцией раньше или позже и пробирался к бару, петляя по близлежащим улочкам в тщательно, любовно создаваемом мной лабиринте; в этой изматывающей нервы игре ставкой было некое подобие отсрочки, мнимое ощущение безопасности, за декоративной решеткой которого я прятался от будущего.
В конце концов мне приходилось входить в заведение Ника, входить, естественно, не оглядываясь, как ни в чем не бывало. Вот и сегодня, точно так же, как все последние дни, я решительно распахнул дверь бара.
Джим рассеянно просматривал вечернюю газету, разложив ее на стойке. Когда я вошел, он поднял на меня паза.
— Привет, — бросил он.
— Привет.
— Тебя спрашивал какой-то тип.
Я так и застыл на месте. Потом, вспомнив, что в зале клиенты, я зашел за стойку, прежде чем направиться в раздевалку переодеться.
