— Я не об этом, — сказал Бонетти. — Я говорю о дорожном происшествии.
— Происшествии?
— Он был сбит машиной в четыре часа утра неподалеку от Плана д'Оргона, шестнадцатого августа.
— Это он так говорит.
— Он оставил велосипед в канаве, и его там нашли, полковник.
— И что же?
— Эта машина не остановилась.
Оба офицера жандармерии улыбнулись.
— Никто не попытался найти эту машину.
Брюар пожал плечами. Бонетти захлопнул папку и вложил ее в свой портфель.
— Мне было бы очень интересно узнать, — сказал Бонетти, — кто находился за рулем этой машины.
— Послушайте, — сказал Брюар, — через восемь месяцев это выглядит забавно…
— Мне это тем более интересно, — продолжал Бонетти, — что водителем мог быть убийца Кандис Страсберг. Я навел кое-какие справки. Днем эта дорога почти не эксплуатируется, ночью тем более. Кроме того, дорога ведет из Марселя в Бо-де-Прованс, и в том числе к Адской долине. Последний раз Кандис видели именно в Марселе. У нас нет никаких доказательств того, что она была убита на месте. Она могла быть убита и в Марселе, а затем ее труп перевезли в это проклятое место. Я знаю, что водители не всегда останавливаются в случае правонарушения, но если в машине был труп, то у водителя были веские основания…
— К чему вы клоните? — нетерпеливо спросил Брюар.
— Необходимо разыскать водителя машины.
Брюар легонько застучал правой ногой по паркету. Кампанес примирительным тоном заявил:
— Господин комиссар, мы погрязли в этих розысках. А в данном случае по прошествии восьми месяцев…
— Меня интересует не машина, а велосипед, — перебил его Бонетти. На нем должны остаться следы краски от машины.
— Ну, если очень повезет… — сказал Брюар.
— Хорошо, если владелец не перекрасил ее.
— Господа, — сказал Бонетти, встав с места. — Я думаю, что именно в этом мы должны прежде всего убедиться.
— Вы уже уходите? — спросил прокурор и, повернувшись к Бретонне, добавил: — Господин комиссар дивизии, что вы скажете?
— Сегодня утром мы с Бонетти все это уже обсудили по телефону; я подписываюсь под каждым его словом. Я уже отдал распоряжение о том, чтобы проверили все машины наших подозреваемых относительно цвета и химического состава краски. У нас их четыре: «порше» Вокье, «мерседес» Киршнера, «альфа-ромео» Сольнеса и «ситроен» Анжиотти, который семнадцатого августа, на следующий день после убийства, как бы случайно оказался в Оранже… Мы не будем сообщать об этом прессе, и, если господину судье угодно, он будет и дальше считать виновным Маттео… Для публики.
— Не только для публики, — сказал Брюар, — для меня тоже.
Увидев, что двое жандармов входят в ворота фермы, Гюстав Радиран выбежал им навстречу. Это была большая и благоустроенная ферма.
— Значит, он возмещает мне убыток?
— Какой убыток? — спросил Кальмэт.
— За велосипед.
— Вы его не починили? — спросил Венсан.
— Конечно, нет. Я жду возмещения убытков. И насос вы мне не отдали.
— Где ваш велосипед? — спросил Кальмэт.
Фермер указал в угол двора, в сторону ангара, в котором стоял трактор, а в глубине можно было различить сноповязалку. Велосипед был прислонен к стене ангара. Жандармы с предосторожностью подняли его под удивленным взглядом фермера.
— Вы его забираете к себе?
— Да, — сказал Кальмэт, — если вы не возражаете.
— Я не возражаю, если вы мне его почините.
— Это вряд ли, но мы вам его вернем.
— А что мне с ним делать в таком состоянии?
Жандармы, не отвечая, направились к воротам. Стоя посередине двора широко расставив ноги, фермер с удивлением смотрел, как нежно обращаются жандармы с его собственностью. «Как с новорожденным», — подумал он.
В Париже, на набережной де ля Рапе, в технической лаборатории судебной полиции, примыкающей к Институту судебной экспертизы, Фернан Шапро, заместитель директора, уже в течение нескольких минут наблюдал за своими сотрудниками, распаковывавшими свертки.
— Что-что, а упаковывать жандармы умеют, — сказал он.
Части рамы и руль были обернуты в марлю, а колеса уложены в пластиковые стружки. Когда наконец был распакован остов и уложен на большом деревянном столе в центре зала, Шапро надел очки й склонился над ним. Зеленая краска была содрана в двух местах на крыле, и металл уже начал ржаветь. На ободе переднего колеса были какие-то отпечатки, и он провел по ним пальцем.
— Дайте мне ключ, — сказал он одному из помощников.
Отвинтив колесо, он взял его в одну руку, а крыло в другую.
— Месклен, осмотрите руль…
Он прошел в смежную комнату, в которой находилось множество приборов: микроскопы разного размера стояли на мраморном столе, над которым на полках находилось бесчисленное множество флаконов и пузырьков. Здесь был также командный щиток, и вся аппаратура в целом напоминала рентгеновский кабинет.
— Позвоните Бретонне, — сказал он Месклену, зажимая тисками велосипедное крыло. — Передайте ему, что работа займет у нас два дня.
Прошло тридцать восемь часов, и сейчас Бретоне нервно расхаживал по своему кабинету, останавливаясь только для того, чтобы загасить сигарету о пепельницу, до краев наполненную окурками. Было девять часов вечера.
Бонетти сидел за письменным столом и играл ножом для резания бумаги. Каждый раз, когда звонил телефон, он быстро хватал трубку. Вошел дежурный, принес два кофе и молча вышел. Бонетти встал и внимательно осмотрел все висящие на стене картины. Он улыбался.
— Чему вы улыбаетесь?
— Я не могу представить картины мастеров в своем марсельском кабинете.
— Это не картины мастеров, а просто хорошие картины. Кроме того, недалек тот день, когда вы смените кабинет.
— Дело не в кабинете, а в том, что я просто не люблю картины. Хотя… что касается кабинета, это зависит от многих причин…
— В настоящий момент это зависит, быть может, только от телефонного звонка.
Бонетти снова улыбнулся, но теперь его улыбка больше походила на ухмылку, даже на волчий оскал, подумал Бретонне. В этот момент зазвонил телефон.
— Слушаю, — сказал Бретонне. — А! Наконец! — Бонетти напоминал сейчас вратаря, старающегося не пропустить мяча. — Что? Да, я понимаю… Вы уверены?… Разумеется. Немедленно пришлите мне это с мотоциклистом, Шапро. Поздравляю вас.
Он повесил трубку.
— Серая краска, — сказал он. — С металлическим блеском. Импортная. Он пришлет сейчас с посыльным химический анализ.
