Щенки Земли

— А потом я заметил мелькание голых ног между обрезом шинели и вашими сапогами, однако, когда вы вышли из казармы, на вас была одежда, в которой я без труда узнал парадный мундир лейтенанта Моусли. Вот это да! Я сказал себе: происходит что- то подозрительное!

— У меня есть деньги, если это то, чего вы хотите…

— И наконец, когда я вошел сюда, я назвал вас майором Джонсом, если помните. А ожидали здесь майора Уорсингтона. Когда вы не возмутились на обращение Джонс, все стало на свои места. Как при сборке ажурной пилы. Меня как озарило.

— Пятьсот долларов?

— Вы не слушаете! Все вы, любимцы, одинаковы — снобы. Вы думаете, что вы лучше нас, а на самом деле не стоите даже пуль, которыми вас убивают. Если бы мне не была нужна ваша помощь, я бы… Я бы заставил вас пожить некоторое время в моей шкуре. Тогда бы вы поняли! — В глазах Палмино появилось еще больше слизи; пистолет затрясся в его руке.

— Чего же вы от меня хотите? Конкретно, так сказать.

— Я хочу стать любимцем.

— Я уверен, мы все хотим этого. Все тринадцать тысяч. Но Господа ушли. Они нас бросили.

— Они вернутся. Мы дождемся их. Прямо здесь.

— Для вас это подходит, но у меня шаткое положение. Когда прибудет настоящий майор Уорсингтон…

— Мы устроим ему пышные похороны. Моусли тоже. Мне никогда не нравился этот ублюдок Моусли. И Фрэнгл — вы ведь уже едва не набросились на Фрэнгла. О, мы здорово повеселимся, сэр, только надо немного подождать, уж вы мне поверьте. В этих камерах около пяти тысяч пре-крас-ных сучек, сэр. Пять тысяч, черт побери!

— Палмино, у вас неправильное представление о том, что значит быть любимцем. Я принимаю ваше сотрудничество, но ни один Господин не потерпит того, что у вас на уме.

— Да? Приняв меня, они могут изменить мой характер. Я не буду возражать. Вероятно, после этого я стану нравиться себе гораздо больше. Они могут вылечить мои прыщи и сделать пониже голос. Они могут дать мне нормальное зрение и до краев наполнить мой организм гормонами и прочими приятными вещами. Я готов. Но и отказывать себе в удовольствии я не намерен.

— Мне необходимо время, чтобы подумать. Одному.

— У вас пятнадцать минут. Но помните — если вы не со мной, значит, против меня. В последнем случае капитан Фрэнгл узнает все о майоре Джонсе. Подумайте об этом — но и не помышляйте поступить со мной как с Моусли. Я уже сообщил четверым охранникам — моим друзьям, — откуда дует ветер. И я не намерен извещать вас, кто эти четверо. Так что вперед — думайте.

Я отправился в квартиру Моусли. Окно над кроватью решеткой не забрано и находится в ничтожных пяти метрах от земли. Никто не заметил бы меня, потому что охранники по-прежнему стояли «смирно» во дворе. Пробежать огородами и снова схорониться в брошенном фермерском доме труда бы не составило. Там я придумал бы, как добраться до Сент-Пола и Жюли Дарлинг. Чего я, в конце концов, могу ожидать от освобождения этих тысяч заключенных? От чего и куда им бежать? Зачем рисковать их жизнями? Возвращение Господ, о котором говорил Палмино, — их единственная надежда, а тюремные стены Господам не помеха.

Свесив ноги, я сидел на грубом камне наружного карниза, готовый к прыжку, когда услыхал донесшийся издалека тенор. Невыразимо грустный голос мог бы растрогать даже такое твердокаменное сердце, как сердце Палмино:

А! che la morte ognora e tarde nel venir
a chi desta, a chi desia morir!
Я перевел бы приблизительно так:
Ах! как медлителен смерти приход
к тому, кто так жаждет ее!

Это был последний акт «Трубадура»! Это был голос Святого Бернара!

К его голосу присоединилось дрожащее сопрано Кли. Это было бессмысленно, я знаю, это было умопомешательством, но я в то же мгновение решил, что должен остаться. Моя мать, не задумываясь, бросила меня, когда я был всего лишь щенком, но это мою совесть не успокоило. Я должен был вырвать Любимую Матушку из лап Дингов.

Глава восьмая, в которой мы воочию можем убедиться в некоторых грустных последствиях одомашнивания

— А это, — доктор Куилти махнул пухленькой рукой в сторону грубо сработанных кирпичных сооружений без окон и дверей, — печи.

— Очень большие, — вежливо заметил я (едва сдержавшись, чтобы не добавить: «и уродливые». Но Палмино настоятельно рекомендовал мне воздерживаться от суждений эстетического толка. У среднего Динго замылен глаз; чтобы он заметил уродство, оно должно быть вопиющим).

— Прежде мы пользовались газом, но это было до того, как построившие их подрядчики вышли из дела. Жалко, конечно… Газ значительно эффективнее. Но вся химическая промышленность пришла в упадок — или на пути к нему. Нам остается проклинать за это Господ. Эти годы свободовластия подточили нашу технологическую мощь. К счастью, Фрэнглу удалось переоборудовать печи.

— На что? На электроэнергию?

Доктор нервно захихикал, словно услыхал неудачную шутку:

— Если бы! Мы сжигаем в них дрова. Вы удивитесь, узнав, какой высокой температуры можно добиться. Проблема — заставить этих чертовых любимцев валить лес. Без громадных запасов дров мы не можем добиться работы печей на полную мощность.

— А какова их полная мощность?

— Я сказал бы, что при круглосуточной работе они могут выдавать двадцать тысяч. Но мы, конечно, не гоняем их круглосуточно. А поскольку всю тяжелую работу выполняют эти чертовы ленивые любимцы, нам не подойти сколь-нибудь близко к полной производительности, даже когда печи работают. Что говорить, трудятся через пень колоду!

— И сколько же вы все-таки вырабатываете?

— Не больше пятисот. В удачные дни. Как видите, это никак не покрывает наши нужды. В идеале можно придумать что-то, что дало бы прибыль.

— Например, продавать золу на удобрение, вы хотите сказать?

— Надо же, мне это даже не приходило в голову! Мы до сих пор просто сваливали золу в кучу. Вы хотите понаблюдать за работой? Вам интересны подобные вещи?

— Несомненно, доктор. Ведите меня.

— Надо обойти кругом… О! Одну секунду, майор. Мои ноги! Последние несколько дней с ними творится что-то неладное. Они словно опухают… Не понимаю, в чем дело.

— Возможно, — предположил я, слегка улыбаясь, — дело вовсе не в ногах. Может быть, уменьшились ваши ботинки?

Доктор Куилти болезненно улыбнулся в ответ и наклонился, чтобы ослабить шнурки. Он был очень грузен: даже это пустяковое усилие оказалось для него настолько тяжелым, что кровь прилила к лицу, а дыхание сделалось неглубоким и частым. Его вялая плоть обвисла складками на подбородке и предплечьях,