радиобудке.
Я старался как мог избегать злобного влияния на меня Палмино, проводя время с другими офицерами, — либо упражняясь в сдерживании алчности капитана Фрэнгла, либо составляя компанию преподобному капитану или доктору Куилти в их обходах тюрьмы с целью насаждения баптизма и заботы о здоровье заключенных. Из этих двоих второй был мне более по вкусу. Мое предпочтение Куилти тоже оценивал по достоинству.
— Я такой же скептик, как и вы.
— Если вы не включаете в эту категорию военную стратегию, то я действительно мало знаком с психологией. — Я был уверен, что майор именно так лаконично должен выражать свое мнение о подобных вещах.
— Да… Верно, но это совершенно особая ветвь данной науки. Однако в более общем плане вы, вероятно, читали очень мало, если не считать «Жизнь человека». В душе вы должны знать, что… эй, майор?
— О, — я впервые слышал об этой книге, —
— Вы, видимо, удивлены, услыхав от меня, что это психологическая книга, — и все же это глубочайшее исследование предмета, когда-либо выходившее из-под пера человека. Да еще и такое практически значимое.
— Мне не приходилось сталкиваться со столь восторженным отзывом, доктор. Продолжайте, пожалуйста.
— Вы, конечно, помните место, где он говорит: «Когда собаки злы, люди молят милости у ног демонов». Преподобный капитан, скорее всего, интерпретирует это в религиозном смысле — и он, разумеется, не совсем неправ. Но эти слова отражают еще и важный психологический аспект. О, мои ноги!
— В чем дело?
— Ничего особенного, только приступ боли. Я просто считал своим долгом, то есть хотел попытаться… то, что преподобный капитан называет баптизмом, — на самом деле древнейший хирургический инструмент в истории психологии. Могу поспорить, что вы этого не знали, не так ли?
— Действительно не знал.
— Да. Мы, психологи, называем это шоковой терапией. Вот они, майор. Эти чокнутые. Их здесь целый блок, других таких не найдете. Эти, должен заметить, наиболее тяжелые — самые безнадежные. «Аутизм», как мы, психиатры, называем такое состояние.
— Мне это нравится. Здесь гораздо спокойнее, чем в камерах других блоков. Те напоминают мне ульи — из них доносится непрестанное жужжание.
— Здесь так спокойно, что у нас даже нет надобности держать в этом блоке охранников. Они вот так и сидят целыми днями, бормоча болезненную чепуху или прислушиваясь к чепухе кого-то другого. Их невозможно понять. Они съедают по утрам немного каши и выпивают чашку похлебки вечером — но и это им приходится давать прямо в руки. Иначе они просто будут сидеть, пока не умрут от голода. Любимцы!
— Как вы объясняете их состояние, доктор?
— Безумие — такова
— Для меня она убедительна, доктор. Не стоит извиняться.
— Вам она нравится? Тогда пойдемте, я хочу показать вам моего самого интересного пациента. Он годится для учебника. Если бы был жив профессор Фрейд! Как бы его порадовал этот случай!
Мы поднялись по металлической лестнице к третьему ярусу камер и пошли по длинному коридору, который уводил нас все дальше и дальше от крупиц солнечного света, пробивавшегося сквозь грязные застекленные фонари крыши. И там, в центре группы щенков и подросшей молоди, внимание которых граничило с гипнотическим состоянием, стоял мой брат Плуто; он и заворожил их чарующим ритмом своей речи. Я сразу же понял, чт именно он декламировал. Это была «Молитва облачению» из его последней «Книги обрядов». Это коротенькое творение создавалось для песенного исполнения двумя антифонными хорами по пятьдесят голосов в каждом в сопровождении двух камерных оркестров. В процессе ее исполнения сам священнослужитель надевает на себя три «священные» предмета одеяния. Представление должно было навевать ужас, но при данных, существенно урезанных внешних эффектах ничего, кроме грусти и жалости, вызывать не могло. В качестве стихаря Плуто служила грязная нижняя рубаха; его ризой был украденный в пекарне мешок из-под муки; перстнем служила какая-то ржавая железяка. При всей смехотворности внешнего облика Плуто вовсе не выглядел смешным. Величие самой молитвы — которую я воспроизвожу здесь по памяти — с лихвой восполняло все остальное:
— Вы можете понять, что это значит? — заговорил Куилти, погружая мне под ребра свой крепкий, угловатый локоть. — Он изысканнее арахисового масла. Они все здесь такие.
— Действительно. Похоже, он ничуть не изменился.
— Не может быть! Неужели вы встречали этого парня прежде?
Меня спасло от необходимости немедленно заделывать эту новую брешь в системе личной обороны прибытие двух охранников, которые сопровождали похожую на тень ведьму.
— Извините, майор, — заговорил один из конвоиров, — на коротких волнах поступил приказ позволить этой женщине разыскать сына. Их обоих велено доставить в Сент-Пол.
— Это он, — сказала ведьма, показывая руками в наручниках в сторону Плуто. — Это мой сын Плуто.
