некто Кривцов доказывает, что «основная ценность его книги <…> заключается в том, что такое обществоведение прямехоньким путем приводит к господину богу с седою бородою»[84]. В. В. Адоратский, спустя десять лет академик АН СССР, начинает разбор той же работы фразой, в которой заключен весь смысл последующей критики:
«Читатель, введенный в заблуждение заглавием книги, напрасно будет искать в ней науку. Науки он в ней не найдет, а найдет мифологию»[85].
Несмотря на вполне наукообразное изложение материала и безусловную эрудированность автора, концепции, идейно Франку не близкие, даются им поверхностно, примитивно и, как следствие, неверно. Так, он отождествляет гегелевский взгляд на историю с гердеровским и представляет его в виде «схемы
Еще одной яркой фигурой среди высылаемых был Ю. И. Айхенвальд. Ему посвящена статья Л. Д. Троцкого «Диктатура, где твой хлыст?»[89], написанная 31 мая и опубликованная 2 июня 1922 г. в газете «Правда».
Статья представляет собой бурную, крайне эмоциональную реакцию на сборник Айхенвальда «Поэты и поэтессы». Нет смысла цитировать Троцкого — за последние годы это проделывали много раз многие исследователи. Те же исследователи объявили Айхенвальда публицистом и литературным критиком, который «восхищал современников блестящим литературным стилем, тонкостью и точностью анализа, глубиной проникновения в замысел писателя…»[90] Возможно, так оно и было — до революции. Послеоктябрьский же Айхенвальд ничего, кроме недоумения и сожаления о потраченном читателем времени, вызвать не способен. Его книга «Наша революция, ее вожди и ведомые» (М., 1918) пестрит банальностями и глупостями, которые историк М. Е. Главацкий почему-то называет «пророческими» и «уничтожающими». Чего только стоит айхенвальдовский призыв к большевикам: «Власть должна быть смиренна» (С. 12)! Другой опус «Похвала праздности» (М.: «Костры», 1922) представляет собой сборник статей. Был ли смысл сводить их воедино и переиздавать — большой вопрос. Первая статья, давшая название сборнику, посвящена «общественно-жгучей теме» 8-часового рабочего дня. Перемежая поэзию, религию и народную мудрость, Айхенвальд очень путано «доказывает», что «социалистическое требование восьмичасового рабочего дня — требование скромное» (С. 16). Вторая статья с не менее заметным названием «Бессмертная пошлость» была прочитана автором в качестве доклада в Вольной академии духовной культуры. В центре изложения — человек, в котором сочетается свободная и вечная душа с бренной плотью, подчиненной законам природы. И вот эта «наша одновременная принадлежность двум царствам, царству свободы и царству необходимости, может ощущаться нами как
А печально знаменитый сборник «Поэты и поэтессы»? Тут-то бы автору проблистать всеми своими талантами литературного критика, но почему-то все время тянет на проповедь и философию — и Айхенвальд терпит фиаско даже там, где изложение касается только вопросов литературного творчества. И получается, по слову рецензента С. Боброва, «глупо, скучно и черносотенно» [92]. Если Троцкий обругал Айхенвальда за проповедь «чистого искусства», за ненависть к Октябрю, за безвкусие и пошлость, за плохо скрываемый монархизм, то мне остается лишь добавить к перечисленным недостаткам еще пару. Во-первых, он все время занят прозаическим пересказом стихов своих героев — Блока, Гумилева, Ахматовой и Шагинян, что никак нельзя назвать ни литературной критикой, ни анализом; а во-вторых, делает попытку подвести «теорию» под их метафорический ряд: «По аналогии с историей мироздания, первичное состояние души тоже газообразно»[93]…
Особая судьба у сборника «Освальд Шпенглер и „Закат Европы“»: за две недели он разошелся тиражом 10000 экземпляров и вошел в историю отчасти благодаря ленинской фразе «литературное прикрытие белогвардейской организации»[94]. Известно, что две статьи — Н. А. Бердяева и Ф. А. Степуна — были составлены из докладов, прочитанных в Вольной академии духовной культуры и в Религиозно-философской академии. С. Л. Франк и Я. М. Букшпан приняли участие в сборнике, видимо, по приглашению Бердяева, его инициатора. Тему («о духовной культуре и ее современном кризисе») и задачу («ввести читателя в мир идей Шпенглера») сформулировал в предисловии все тот же Бердяев. По выходе сборника в свет началось горячее обсуждение предложенных Шпенглером и изложенных российскими мыслителями идей. Рецензии появились как с той, так и с другой стороны идеологической «баррикады», причем в них шла полемика не только с авторами рецензируемого сборника, но и с самим Шпенглером. Положительную рецензию дал Б. П. Вышеславцев [95]. П. А. Сорокин не был столь лоялен:
«Общее мое представление о ней [о книге Шпенглера] <…> далеко не благоприятно к книге как к научному произведению: что в ней есть верного, то старо, что новое — то неверно; ценность ее — ценность социального симптома и лежит во вненаучной области. <…> Хоронить европейскую культуру пока что слишком рано. <…> Звать ко временам Данте и средневековья <…> едва ли большое утешение. При всех своих грехах современная „распутная“ Европа обладает большими ценностями, чем Европа средневековая. Отбрасывать первые, с тем чтобы строить новое возрождение из элементов последней, боюсь, предприятие не из очень разумных. Побаловаться такими „экзотическими“ прожектами можно, но дальше прожектов они не пойдут, а если бы пошли, боюсь, это было бы большим несчастьем. Мечтать, что новое возрождение придет из России, приятно. <…> Россия не была „навозом“ в прошлом. В общую сокровищницу ценностей она внесла свои вечные. Но к чему же отсюда делать ее „монопольной обладательницей“ их в будущем и „реквизировать“ у Запада всю его творческую роль. Такой большевизм наизнанку, пусть простят меня уважаемые авторы, наивен и нескромен <…>»[96].
Из критиков-материалистов самую содержательную и остроумную рецензию опубликовал на страницах журнала «ПиР» проф. П. Ф. Преображенский:
«Из четырех участников сборника только двое могут заявить притязание на обладание ключами
