произнес он с тяжелым вздохом. — Что там у тебя? Андрей говорит, что ты опять что-то приготовил?
Слушая, Шаланда устало кивал головой, и лицо его успокаивалось, из него исчезала служебная свирепость, разглаживались морщинки между бровями, опускались округлые плечи.
— Все хорошо, Паша, все хорошо, — сказал он негромко. — Засекли мои ребята этот «жигуленок». — Засекли. Не уйдет. Его уже с вертолета ведут... А этого к Овсову повезем... Если довезем. Передам, Паша, поклонюсь... Пока.
Когда-то у Пафнутьева, в более молодые еще годы, был сосед, который страшно любил играть в шахматы. Причем у Пафнутьева он, как правило, выигрывал, посильнее играл. А может, просто был более натасканным, так тоже бывает. А Пафнутьев играл редко, без азарта, и каждый ход, который для соседа был очевидным и простым, давался ему с трудом, в муках и терзаниях. Когда положение на доске становилось для Пафнутьева совершенно безнадежным и зловещая тень мата витала над его королем, когда Пафнутьев отодвигал доску и сдавался, сосед торжествуя, восклицал:
— Нет, Паша! Так не пойдет! Ты играй! Может быть, я для этих вот минут и страдал целый час! Играй, Паша!
И Пафнутьев обреченно двигал фигуры, которые исчезали одна за другой, мыкался со своим королем из одного матового угла в другой, а сосед смеялся счастливо, иногда задумывался, сдвинув бровки, похваливал Пафнутьева за неожиданность решения, за сильный ход, который, конечно же, в конце концов приводил к мату.
Так вот сейчас Пафнутьев неожиданно для самого себя оказался в положении давнего своего соседа — ощущение близкой победы охватило все его существо. Из подвала выволакивали полумертвого Вобликова, причем выволакивали свои же сослуживцы, товарищи, которых он предавал каждый день, подставляя под пули бандитов. Если Овсову удастся вернуть его к непутевой жизни, назовет он своих приятелей, никуда не денется. Со сквозными дырками в животе не сможет он сопротивляться и молчать, даже рад будет поделиться всем, что знает. С этим Пафнутьев уже сталкивался — люди подобного толка сами стремятся выговориться, освободиться от тайны, носить которую у них уже нет сил.
А в это самое время шаландинский вертолет завис над удирающим Гостюхиным — похвастался Шаланда, доложив, что преследует противника превосходящими силами и по земле, и по воздуху.
— Дай Бог тебе удачи, Жора, — пробормотал Пафнутьев великодушно, хотя не был уверен в скорой победе Шаланды — афганцы иногда показывали такие чудеса изобретательности, такую живучесть и неуязвимость, что оставалось только руками развести.
Теперь Сысцов...
Робко, осторожно, его можно понять, но он дал наводку — Илья Ильич Огородников, который якобы представлял чьи-то там интересы. Не было у Пафнутьева никаких доказательств, что Огородников как-то замешан во всех этих событиях, как-то в них участвует, кроме одного, даже не доказательства, намека, слабого, но постоянно напоминающего о себе намека — уничтожение зеленого джипа вместе со всеми его пассажирами. Тот же безрассудный беспредел, что и в квартире Суровцевых, — если убивать, то всех, до последнего человека. А Огородников в разговоре с Сысцовым упоминал историю с джипом в качестве своего козыря.
И еще — запомнили перепуганные насмерть свидетели невысокого паренька с длинными волосами, в темной одежде. И при расстреле джипа, и при расстреле Суровцевых свидетелям запомнился этот длинноволосый. Кстати, такой же чернявенький приносил гостинец Сысцову, передал секретарше баночку с человеческим глазом. Теперь его знает весь город, а если ему удастся уйти, то будет знать и вся страна. «Страна должна знать своих героев», — усмехнулся Пафнутьев неожиданно пришедшей мысли и потянулся к телефону.
С ним так уже бывало — он протягивал руку к телефону, брал трубку и... За те недолгие секунды, пока трубка приближалась к уху, он забывал, куда собрался звонить.
И сейчас Пафнутьев положил трубку.
О чем же он думал секунду назад, какая счастливая догадка мелькнула и тут же исчезла? Куда он собрался звонить, кому, о чем спросить?
— Так, — сказал Пафнутьев. — Разберемся... О чем, Павел Николаевич, шла у нас с тобой речь минуту назад?
Сысцов обратился за помощью, попросил защитить его от некой банды, некой группы людей, скажем так. Это мы уяснили. Ему позвонил некий Огородников, который утверждал, что представляет интересы своих клиентов. Хорошо, и это мы застолбили. Чтобы не остаться голословными и убедить Сысцова в серьезности своих намерений, клиенты прислали ему сувенир. В газетном свертке оказалась баночка с завинчивающейся крышкой. Очень хорошая баночка с чрезвычайно плохой водкой, как заверил Худолей. В водке плавал человеческий глаз. И смотрел на мир спокойно и даже с некоторым равнодушием, как показалось Пафнутьеву.
Уяснили.
А в чем же наша счастливая находка, в чем же наша острая мысль, которая пронзила все наше существо, Павел Николаевич?
Пока не появилась, таится.
Продолжим...
Сысцов, Огородников, баночка, глаз... И еще, Павел Николаевич, ты нехорошо так, цинично подумал о том, что страна должна знать своих героев. О ком ты так подумал? О чернявеньком? А при чем он здесь?
— Так, так, так, — зачастил Пафнутьев, почувствовав в груди волнение, по рукам прошла изморозь, пробежал по спине холодок. Как-то связаны все эти люди — Огородников, Сысцов и этот кудлатый охломон... Глаз Сысцову передала секретарша. А где она его взяла? Баночку принес странный посетитель, который сам не захотел ее вручить Сысцову. Отдал секретарше, сказал что для шефа, и шастанул в дверь. И был этот посетитель, да, да, да, с темными длинными волосами.
Вот!
И молодец же ты, Павел Николаевич! Как ты умен и проницателен! Как ты смел в суждениях и дерзок в поступках! Правильно восторгается тобой Худолей. Не только из корыстных побуждений говорит он о твоей талантливости, Павел Николаевич, искренен он в своих словах!
Если весь город знает этого кудлатого бандюгу, то его должна знать и секретарша Сысцова. И если она узнала его, увидев на экране телевизора, то тогда все связано и упаковано! Тогда это та самая банда, которая вышла на Сысцова, которую представляет Илья Ильич Огородников, бывший зек, насильник, бывший петух и донельзя опущенный подонок! Суду все ясно и понятно!
И рука Пафнутьева снова потянулась к телефонной трубке, но теперь уже твердо и уверенно. Раскрыв свой блокнотик, он нашел букву "С" и набрал служебный номер Сысцова.
— Вас слушают, — прозвучал девичий голосок, в котором, однако, без труда можно было услышать слабые, но явно присутствующие металлические нотки. Это та еще девочка, подумал Пафнутьев и уверенно заорал:
— Здравствуйте!
— Добрый день, — сдержанно проговорила секретарша.
— Скажите, пожалуйста, — продолжал радоваться Пафнутьев, — я разговариваю с секретарем Ивана Ивановича Сысцова?
— Сейчас соединю...
— Ни в коем случае! — остановил секретаря Пафнутьев. — Я хочу поговорить именно с вами. Моя фамилия Пафнутьев. Зовут Павел Николаевич.
— А, простите... Иван Иванович предупреждал, что вы можете позвонить. Вас не надо с ним соединять?
— Попозже, чуть попозже... У меня к вам, милая девушка...
— Меня зовут Лена.
— У меня к вам, милая девушка Леночка, один вопрос чрезвычайно важности... Скажите, пожалуйста... Вы наверняка видели по телевизору портрет молодого человека, которого по моей просьбе показывают каждый час?
— Я поняла, Павел Николаевич... Не могу сказать уверенно, но он очень похож на того парня, который
