этим человеком при жизни, но люди, которые его знали, говорят о нем разное... Кто он был на самом деле... Сие есть тайна великая.
— Да, скорее всего, — поддержал Пафнутьев разговор, маясь от неопределенности. — Вы сказали, что он умер не от выстрела в голову?
Эксперт помолчал, скорбно рассматривая сидящего перед ним Пафнутьева, потом принялся что-то изучать на своих ладонях, красных от постоянного мытья, потом оборотил свое лицо к окну, и оно осветилось — слепящее солнце било прямо ему в глаза.
— В самое сердце поразил его убийца.
— В сердце?! — присел от неожиданности Пафнутьев.
— Пойдемте, — эксперт поднялся и быстрыми, частыми шагами направился к выкрашенной белой масляной краской двери.
Не любил Пафнутьев бывать в моргах, не любил и всячески избегал этих гнетущих посещений, увиливал, но иногда, как в этом случае, ему попросту некуда было деваться. И он покорно, склонив голову, поплелся вслед за экспертом. А тот едва вошел в морг, включил яркий свет — и Пафнутьев сразу увидел на возвышении накрытое чем-то грязноватым тело Объячева. Подойдя к трупу, эксперт резким движением отдернул простыню и обернулся к поотставшему Пафнутьеву.
— Смотрите, — он ткнул пальцем в едва заметную красноватую точку чуть пониже левого соска. — Вот сюда, точно в сердце вошла игла.
— Игла?
— Назовите ее шилом, как угодно назовите... Но если вы позволите мне немного...
— Позволяю.
— Дело в том, что это, конечно, не игла и не шило. Это был длинный острый предмет небольшого сечения. Скажем, в диаметре где-то около двух-трех миллиметров. Отсюда можно предположить и материал. Сталь. Это наверняка был не алюминий, не медь, не железо, не чугун... — исчерпав свои познания в металлах, эксперт замолчал.
— А длина? — спросил Пафнутьев.
— В тело предмет проник сантиметров на двадцать, может быть, на двадцать пять. Но что касается двадцати сантиметров, то это совершенно точно. А вот уже про двадцать пять ручаться не могу, потому что...
— Значит, стреляли в мертвого? — Пафнутьев и сам не заметил, как перебил эксперта.
— У меня тоже такое впечатление.
— Но здоровый, сильный мужчина в расцвете физических, духовных, сексуальных сил... Как он мог позволить совершить такое над собой?
— Сие есть тайна великая, — смиренно ответил эксперт.
— Значит, стреляли в мертвого... — повторил Пафнутьев, пытаясь осознать открывшиеся перед ним события. — Скажите, а разве человек, который стрелял с близкого расстояния, мог не заметить крови на груди?
— Ее могло не быть. Ну, выступила капелька, ну, выступила вторая... Если на нем был пестрый свитер, махровый халат, одеяло с пододеяльником... Вполне могло случиться так, что стрелявший и не заметил, что перед ним полноценный труп. Особенно если этот выстрел прозвучал вскорости после убийства. Мне все время хочется задать вам один вопрос...
— Слушаю внимательно.
— Не допускаете ли вы, что этот гражданин, который лежит перед вами в данный момент... Не допускаете ли вы, что он во время убийства был пьян?
— Он наверняка был пьян.
— Именно это я и хотел сказать, но не решался, поскольку такого вопроса передо мной не стояло, а навязывать свое видение происходящего... Я бы не хотел произвести впечатление человека, который лезет не в свое дело, простите за грубость выражения.
— Я вам чрезвычайно благодарен за это уточнение. И подтверждаю — он действительно был пьян.
— Но не слишком, — глаза эксперта за зеленоватыми стеклами неподвижно уставились на Пафнутьева.
— В каком смысле?
— Видите ли... Он, конечно, выпил в тот вечер... Но количество алкоголя, распределенное на столь большое тело, не должно было произвести на него сильное потрясение. Настолько сильное, что он не почувствовал, как в него втыкают стальную спицу.
— Вы сказали спицу?
— Я так сказал? — удивился эксперт. — Ну, что ж, — рассудительно продолжал он, — если я так сказал, значит, так можно сказать.
— А что это еще может быть?
— Понятия не имею. Вязальная, велосипедная... Остро заточенная спица... Она войдет в тело очень легко, почти без усилий.
— И смерть наступает сразу? — уточнил Пафнутьев.
— Без промедления. Но я, с вашего позволения, вернусь к разговору о состоянии этого человека перед смертью... Смею заметить, что вы несколько поспешно осмотрели эту маленькую ранку.
— Я чего-то не увидел?
— Да, с вашего позволения. Прошу обратить внимание. — Пафнутьев вынужден был подойти к самому трупу и склониться над ним, чтобы рассмотреть нечто совершенно маленькое. — Видите?
— Да, ранка.
— Я не о ней. Рядом с ранкой еще один, почти незаметный укол.
— Да, что-то такое просматривается.
— Человек, совершивший убийство, был неопытен в этом деле. Поначалу он хотел уколоть чуть ниже... И в таком случае промахнулся бы, в сердце бы не попал.
— И он исправил свою ошибку?
— Я не об этом, — с чрезвычайной терпимостью произнес эксперт. — Я о другом. Если человека хотят уколоть в одно место, но не доводят преступный замысел до конца и, чтобы исправить оплошность, колют в другое место, более удачное для осуществления задуманного... О чем это говорит?
— Этот человек не слишком опытен.
— Я о другом, — эксперт опустил голову, как бы ожидая, пока в комнате заглохнет эхо от глупых слов Пафнутьева. — В каком же состоянии должен был находиться человек, который позволяет совершить над собой все эти попытки? Он не был связан? На нем не было наручников? Его никто не приковывал к батарее? Я не обнаружил на теле никаких следов насилия.
— И как все это понимать? — спросил Пафнутьев растерянно.
— Сие есть тайна великая.
— Ну... великая или не очень великая сия тайна... Разберемся.
— Нисколько в этом не сомневаюсь. У меня есть некоторые предположения, но говорить о них преждевременно. Мне необходимо во всем убедиться самому.
— Может, поделитесь?
— Позвоните мне завтра.
— У меня тоже есть некоторые предположения, — задумчиво протянул Пафнутьев. — И я тоже хочу кое в чем убедиться сам. Ну и дом построил Объячев себе на погибель! — пробормотал он. — Ну и народец собрал под одной крышей!
— Человек этот жизнь прожил насыщенную. С виду он, конечно, производит впечатление здорового, крупного, сильного... Но в нем все настолько изношено, настолько запущено... Проживи он еще пять лет, на него свалилось бы такое количество всевозможных болезней... Кто знает, кто знает, — может быть, такой конец для него наиболее приемлемый.
— В смысле — счастливый? — спросил Пафнутьев уже в кабинете эксперта.
— Любой конец назвать счастьем весьма рискованно, однако мысли такие посещают и меня.
Уже выйдя на улицу, на солнце, на свежий, весенний воздух, к живым людям, которые ругались, воровали, пили водку, подличали и плодились, Пафнутьев вдруг вспомнил Худолея, который ко всем
