своих двоих.
— Зачем? Вам не хватило?
— Паша! — воскликнул Худолей. — Не надо так со мной! Я очень обидчивый. А в обиде я страшен.
— И во хмелю, — добавил Пафнутьев.
— У нас еще осталось! — в отчаянии воскликнул Худолей. — Посмотри на бутылку! Этот человек нашел пистолет в грязи под окнами и бескорыстно вручил его, сказав перед смертью...
— Он знал, что умрет?
— Не знал! Но жизнь, Паша! Жизнь! Не забывай о ней! Она все ставит на свои места.
— Не забуду, — заверил Пафнутьев.
— Так уж получилось, что те его слова оказались предсмертными.
— Что же он все-таки сказал?
— Его голос дрожал, по глазам текли слезы, горло сжимали судороги, но он произнес эти слова... Он сказал, что вручает мне это орудие убийства, но я должен поклясться, что найду убийцу и достойно его покараю.
— Зачем он побежал в дом после того, как вы расстались? Зачем он побежал в дом, едва ты вырвал у него пистолет? Он сказал, где его нашел?
— Сказал.
— Зачем он побежал в дом?
— Не знаю, Паша.
— А я знаю. Он побежал в дом сказать, что пистолет изъят и чтобы человек, который выбросил его в окно, был осторожен с нами. Он знал, кто стрелял. Хотел быть хорошим со всеми. Тебе отдал пистолет, а сам рванулся предупреждать. Нельзя быть хорошим со всеми. Вот результат, — Пафнутьев кивнул в сторону висящего перед ними бомжа.
— Как ты прав, Паша, как глубоко ты мыслишь! Я всегда восторгался тобой, Паша.
— А я — тобой.
— Не может быть?!
— И у меня есть для этого основания.
— Так назови же мне их быстрее, чтобы я тоже мог восхититься своими способностями! — Худолей опять прижал к груди ладошки, покрытые красноватыми прожилками.
— Ты говорил ночью, что в комнате, где лежал труп, мало крови. Ты всем мозги проел этими своими словами. Мало крови, мало крови!
— Я имел в виду...
— Ты был прав. Крови действительно было маловато.
— Хочешь сказать...
— Как, по-твоему, был убит Объячев?
— Ему выстрелили в голову, Паша. Пуля прошла навылет. У него не было шансов остаться в живых. Убийца нашел единственную точку на черепе, расположенную между ухом и виском...
— Он стрелял в труп.
— Не понял?
— Повторяю для тупых и убогих — выстрел был произведен в мертвого человека. Поэтому из раны вышло так мало крови. Объячев к тому времени был мертв.
— Какой ужас! — простонал Худолей. — И тебе удалось это установить, Паша?!
— Эксперт сказал.
— Как же на самом деле убили Объячева?
— Спица в сердце. Тонкая, остро заточенная, из хорошей стальной проволоки... Ну, и так далее, сам можешь додумать остальное. Вопросы есть?
— Есть соображения.
— Внимательно тебя слушаю.
Худолей некоторое время молча смотрел на красное солнце, которое било ему прямо в глаза, и от этого в зрачках его полыхали маленькие, но опасные, чуть ли не сатанинские сполохи. Сев напротив Пафнутьева, он положил на стол вздрагивающие от проносящихся мыслей руки и часто-часто забарабанил пальцами.
Пафнутьев его не торопил, он знал эту нервную манеру Худолея осмысливать неожиданные сведения. От всех прочих сотрудников эксперт отличался тем, что всегда в подобных случаях произносил нечто неожиданное, находящееся как бы в стороне от здравого смысла, на обочине той дороги, по которой устремляется большинство, полагая по самоуверенности, что это и есть кратчайший путь к истине.
— Значит, так, — сказал Худолей, и пальцы его замерли. — Что же получается... У нас из семи подозреваемых двое убийцы?
— Трое, — Пафнутьев кивнул на повешенного бомжа.
— Если, бродя ночью под окнами в поисках чего поесть и выпить, он видел, кто и из какого окна выбросил пистолет...
— А это можно увидеть ночью?
— Если комната освещена. Бомж знал, кто живет за тем или иным окном, он всю зиму промаялся в этой сторожке, не догадываясь еще, бедолага, что в жизни у него не будет другой.
— Если человек выстрелил в труп... Его нельзя считать убийцей. Осквернение — да, но не убийство. — Пафнутьев вопросительно посмотрел на Худолея, как бы спрашивая — правилен ли его вывод.
— Еще неизвестно, был ли Объячев мертв после удара спицей.
— В этом можно не сомневаться. Игла прошла сквозь сердце насквозь. Так сказал эксперт, а он, как ты знаешь, не ошибается.
— До сих пор не ошибался. Но если этот тип не стал убийцей в прошедшую ночь, когда выстрелил человеку в голову, полагая, что тот жив... То он стал убийцей сегодня днем, когда повесил несчастного бомжа.
— Ты уверен, что он не повесился сам? — спросил с сомнением Пафнутьев.
— Уверен, — Худолей стыдливо глянул на Пафнутьева, в растерянности развел руками, покачался из стороны в сторону, показывая, что знания его носят несколько интимный, срамной характер и ему не хочется говорить об этом со столь достойным человеком. — Даже не знаю, как сказать, Паша, чтобы не оскорбить твои высокие чувства и самому остаться в твоих глазах человеком уважаемым, далеким от пороков и недостатков.
— Я тебя буду уважать, любить, баловать гостинцами, как и прежде, — заверил Пафнутьев.
— Больше всего в твоих словах мне понравилось упоминание о гостинцах.
— На этот счет можешь быть совершенно спокойным.
— Тогда ладно, тогда так и быть, — решился, наконец, Худолей — Значит, так, Паша... Представь себе пьющего человека... Ты когда-нибудь в своей жизни видел пьющего человека?
— Как-то не приходилось.
— Спасибо, конечно, тебе на добром слове, но скажи: ты можешь вообразить, чтобы пьющий человек покончил жизнь самоубийством, не допив последнего глотка из бутылки? Может такое быть в природе, во вселенной?
— Думаешь, не бывает?
— Я не могу сказать о себе, что являюсь таким уж трезвенником... Но, уходя из жизни, навсегда уходя, навсегда закрывая ясные свои, умные, всепонимающие глаза... Навсегда, Паша! Я оставляю на столе стакан прекрасного, золотистого виски?! Виски, за бутылку которого должен месяц, не разгибаясь, ковыряться в кровавых трупах, отчлененных членах, рисковать жизнью, падать под бандитскими пулями... И мне за этот месяц государство дает денег ровно на бутылку... Нет! Уходя, я никогда не оставлю стакан виски, чтобы его выхлебали люди грубые и злые. А он, Паша, оставил. Такое может быть?
— Никогда, — твердо сказал Пафнутьев.
— Как только я увидел на столе недопитую бутылку, мой организм пронзила догадка ясная и четкая — убийство. Я понимаю, что произошло — виски так ему понравилось, что он решил заработать еще одну бутылку.
— Жадность фраера погубит.
