все погибнем здесь.
— Нас же не выпустят.
— Ничего, прорвемся как-нибудь. Собирайся.
— Подожди, Коля, — остановила женщина мужа.
Она откинула одеяло. На постели лежал карабин. Женщина протянула его мужу.
— Возьми.
— Это, конечно, тоже заберем, — кивнул Сиверцев, взяв оружие.
— Подожди, Коля, — снова остановила его жена.
— Да чего ждать-то?
— Не надо никуда уезжать, Коля. Нам это не поможет. Ни мне, ни тебе.
— Ты это о чем? — не понял Сиверцев.
— Я знаю, вчера приходил священник. Я стояла у окна и все слышала.
— Ну, тогда сама должна понимать, что нам нельзя здесь оставаться. Люди слишком напуганы, они готовы обвинить во всем кого угодно. Предрассудки в них слишком сильны. Ты для них чужая, да и я… Нас они будут подозревать в первую очередь. И так уже начинают плести разные небылицы.
— Ты заходил в церковь? — спросила жена. — Ты видел его?
Муж кивнул.
— Он лежит на полу перед большой иконой? У него разорвана грудь?
Сиверцев ничего не ответил. Только сейчас он обратил внимание, что жена пребывает в каком-то подавленном состоянии. Отрешенный пустой взгляд, голос, лишенный интонаций, неестественная бледность, все это нельзя было объяснить обычным беспокойством.
— Наташка, ты здорова? — встревожился Сиверцев.
Не ответив, жена тихо сказала:
— Я видела, как он умирал. Видела. Знаешь, Коля, священник был прав.
— Не понял, — опешил Сиверцев.
— Все, что он говорил, правда. Я и сама не подозревала, как он прав. Но сегодня я вспомнила все.
— Что ты вспомнила?! — воскликнул Сиверцев в недоумении. — Ты что такое говоришь, Наташка?!
— Я вспомнила, как умирал священник, как умирал дядя Степан и другие. Я вспомнила себя, себя другую. Как же это страшно, Коля.
— Ты вообще-то хорошо себя чувствуешь? — осторожно поинтересовался Сиверцев. — По-моему, не очень.
— Я никогда не рассказывала тебе, как потеряла родителей. Много лет назад, еще в Перелюхе, когда я была маленькой девочкой, мой отец зарубил мать. Это случилось ночью. Перед тем, как все произошло, я слышала их разговор, но только сейчас начала понимать, что означали слова отца. В нашем приходе действительно был священник отец Диомид и от него мой отец узнал, что мать оборотень. И узнал, что и я такая же. Он и меня хотел убить в ту ночь.
— Наташка, да ты что говоришь-то?! — вскричал Сиверцев. — Что с тобой?!
— Подожди, Коля. Всю жизнь меня преследует один и тот же сон. Теперь я знаю, что он означает. Я превращаюсь в волчицу. Не перебивай меня, Коля, выслушай. Клянусь, до сегодняшнего дня я сама ни о чем не подозревала. Но этой ночью я видела, как умирал священник. Я вспомнила, как умирали все они. Умирали от когтей и клыков существа, что рвется из меня наружу. Горько и страшно думать, что именно я виновата в смерти стольких людей, наших друзей, знакомых, дяди Степана. Но все это так. Мне страшно, Коля, мне очень страшно. Я не хочу ничьей смерти, но не могу сдерживать в себе зверя. Волчица сильнее меня. Она зовет меня в лес на охоту и требует крови. Я не могу так больше. У меня нет сил противиться ей.
— Да что это за бред? — прохрипел Сиверцев, отступив в глубь комнаты.
— Помоги мне, Коля. Ты должен остановить волчицу. Сама я не смогу. Я пыталась, но не смогла.
— Ты… Ты в своем уме? Ты что задумала?
— Ты все правильно понял, Коля. Это должен сделать ты.
— Да ты совсем рехнулась! — воскликнул Сиверцев. — Что на тебя нашло?!
— Помоги мне, Коля. Освободи меня от этого проклятия. Помоги мне. Я не могу так больше. Мне плохо, Коля, очень плохо. Сделай это. Иначе никак нельзя. Если ты любил меня, если любишь до сих пор, ты должен сделать это. Так будет лучше для всех. Другого выхода у нас нет.
— Опомнись, Наташка! — прохрипел Сиверцев. — О Настеньке, хотя бы, подумай.
— Позаботься о ней, Коля. Не дай ей стать такой же, как я.
Жена хотела еще что-то сказать, но из горла вырвались лишь хрипы.
Сиверцев побледнел. Вжавшись в стену, он с ужасом смотрел на жену. Женщина изменялась на глазах. Она покрылась серой жесткой щетиной, лицо ее вытянулось. Одежды затрещали по швам, распираемые мощным мохнатым телом. Через мгновение посреди комнаты стоял огромный зверь. Лишь одна черта в жутком облике свирепой волчицы напоминала, что совсем недавно она была человеком — глаза, большие бездонные глаза, полные печали. Но и они быстро утрачивали свою человечность, приобретая выражение лютой жестокости.
У дома Сиверцевых собрались односельчане. Тихо переговариваясь, они наблюдали, как из дома выносят носилки, покрытые окровавленной простыней, и грузят в машину. Следом двое милиционеров вывели под руки самого Сиверцева. Он пошатывался, был бледен, как полотно, его блуждающий взгляд скользил по лицам окружающих, но, похоже, ничего не видел и никого не узнавал. Сиверцева усадили в другую машину и куда-то увезли.
Тихий молча стоял в дверях спальни, наблюдая за работой криминалистов, когда его окликнул армейский капитан, только что прибывший на место происшествия. Офицер вручил подполковнику пакет.
— Местный участковый обнаружил в церкви. Адресовано вам.
Тихий прошел на кухню. Опустившись на табурет, он разорвал конверт и развернул письмо священника. Перечитав его два раза, подполковник поднял взгляд на капитана, ожидавшего в дверях, и устало произнес:
— Версия для населения такова — на дом этих людей напал волк, мужчине удалось ранить зверя, но жена его погибла; егеря и солдаты пошли по следу людоеда, когда его прикончат, зароют в лесу.
— Я не совсем понимаю, — опешил капитан.
— Честно говоря, я тоже, — ответил Тихий. — Если Сиверцев придет в себя, может быть, мы и узнаем точно, что здесь сегодня произошло на самом деле. Но, думаю, о волке-людоеде мы в любом случае больше не услышим.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРОДОЛЖЕНИЕ РОДА
«Чаще всего человек превращается почему-то в волка: этим странным существам придано даже особое название почти у всех народов, причем в самое название входит слово волк или явный его корень.»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
