оступлюсь, меня встречает прародительница. Она дает советы, рассказывает интересные вещи и отвечает на вопросы. Она сказала, что ты пришел из мира нерожденных в мир мертвых. Что ты не человек и явился в мир всего год назад. И что ты принесешь смерть нашему роду, всем родам степи и обезлюдишь наши земли на долгие века.
– Она тебе, что, фотографию мою показывала?
Колдунья нервно вздрогнула, неуверенно кивнув.
– Она подробно описала, и наш мурза тебя узнал.
– Вот как? – Тирц хмыкнул, прошелся по шатру, задумчиво почесывая нос. Оглянулся на женщину. Осклабился: – А что она про тебя сказала, ведьма? Я тебя убью?
– Нет.
– Тогда чего ты жмешься, словно тебя к виселице приговорили?
– Она сказала, что я стану рабой ифрита и рожу ему детей.
– Твоя прародительница слишком много воображает, – хмыкнул Тирц. – Нужна ты мне... как пьяной козе зонтик. Интересно, что она скажет, если сейчас я сверну тебе шею?
– Ты не можешь этого сделать. Прародительница этого не говорила.
Тирц хмыкнул, шагнул к ней.
– Не-ет!!!
– Да, – остановился он. – Я могу сделать с тобой все, что захочу, чтобы там ни говорила твоя прародительница. Или не делать. Но если я тебя убью как я узнаю, что ответит на это твоя... эта самая.
Шаманка облегченно перевела дух.
– Разожги огонь, – неожиданно поморщился Тирц. – И сожги эту помойку! Не могу, воняет.
– А в чем я стану ходить?
– Ни в чем! Обойдешься. Делай, что приказано.
Осторожно, на корточках, стараясь все-таки прикрывать свои прелести, шаманка подобралась к костру, покопалась в своем тряпье, высекла огонь. Вскоре от насквозь просаленной за долгие годы одежды наверх, к отверстию в верхушке шатра, повалил густой черный дым. Правда, вскоре чернота иссякла, и над одеждой, приваленной сверху горстью катышков песочного цвета, заплясали голубые языки пламени.
– Интересно, – задумчиво произнес Тирц, – а про то, что тебя станут жечь каленым железом, тебя не предупреждали?
– Нет, – мотнула головой татарка.
– Сейчас, – довольно кивнул русский. – Сейчас узнаешь...
Он подошел к очагу, пошарил вокруг. Чертыхнулся.
– Блин, ни одной железяки. Ничего, я тебе сейчас на живот углей насыплю. Ложись.
– Не надо. Не надо, умоляю... – Однако приказ шаманка выполнила, зажмурившись от страха.
Тирц присел рядом, немного подумал, а потом положил ей на живот свою ладонь.
– А-а-а!!!
– Чего орешь, дура? Заткнись. Я хотел спросить: твоя прародительница тебя любит?
– Да, ифрит. Ведь она наша общая мать...
– И она не захочет, чтобы я начал выполнять свои угрозы?
На этот раз колдунья промолчала.
– Значит так, ведьма. Я хочу, чтобы ты спросила: сколько ифритов, подобных мне, в вашем мире, где они сейчас, что делают и где живет самый ближайший? Так что давай, отправляйся по лезвию ножа к своей праматери, и подробненько ее расспроси.
– Я так не могу, – мотнула головой шаманка. – Мне нужно собрать травы и грибы. Часть из них высушить, некоторые замочить в кобыльем молоке на восемнадцать дней...
– Ско-олько?
– В-восемнадцать...
– У тебя что, запаса нет?
– Я не делала, – мотнула головой колдунья.
– Почему?
– Так ведь прародительница предупредила, что я все равно скоро стану рабой ифрита.
– Тьфу ты, едрит твою мать! – Тирц прошелся по коврам. – А она не говорила, что ты сможешь сбежать, пока собираешь травы?
– Нет, ифрит...
– И правильно. Потому что я сам за тобой послежу.
В короткой, шитой алой и золотой нитью, суконной курточке, закрывающей только ребра и застегивающейся на груди единственным крючком, и светло- бежевых атласных шароварах невольница казалась, скорее, танцовщицей из стриптиз-клуба, нежели колдуньей. Да и компоненты для своего чародейства она выбрала весьма необычные: степные грибы оказались обыкновенными шампиньонами, трава, большей частью, – щавелем. Правда, имелись и незнакомые кандидату физических наук травки – но в относительно малом количестве.
Часть собранного сена шаманка посушила, кое-что забросила в молоко вместе с пленками грибов – сами шампиньоны съела. Потом долго колдовала над кувшином, постоянно таская его из одного места в другое, ставя то в тень, то на солнце, припевая над ним какие-то молитвы или заклинания. Впрочем, как подозревал Тирц, она просто соблюдала тепловой режим, не давая зелью сильно перегреться или остыть.
По прошествии восемнадцати дней она заварила в небольшой глиняной пиале кипятком сушеные растения, выдержала почти до обеда, потом выпила настой и принялась разжигать огонь. Потом, постоянно ловя глазом пламя, начала кружиться, тихонько себе подвывая.
Тирц кинул у входного полога несколько подушек и развалился на них, с интересом наблюдая за зрелищем.
Она кружилась все быстрее и быстрее, и у русского уже у самого начала кружиться голова, и он начал терять счет времени. Лишь голова колдуньи с прикованным к огню взглядом казалась словно насаженной на кол.
– А-а-а! – Она внезапно упала, распластавшись на коврах и тяжело дыша.
Александр дернулся было помочь, но вовремя спохватился – а вдруг это часть ритуала?
Шаманка пролежала минут пять, потом зашевелилась, поднялась во весь рост. Постояла. Уверение походкой дошла до ифрита и села рядом.
– И что сказала прародительница? – поинтересовался он.
– Разве ты не знаешь? – удивилась женщина. – Я еще не входила в земли духов, я лишь постучалась в дверь. Когда дверь откроется, духи позовут.
– Интересная технология, – зевнул ифрит. – Долго ждать?
– Нет. Меня зовут всегда. Бабка рассказывала, когда шаманка стареет, духи начинают звать ее не каждый раз, а все реже и реже. Нужно успеть передать умение внучке, иначе дверь может закрыться навсегда, и род навсегда забудет дорогу к прародительнице.
– Оказывается, даже духи любят баб помоложе. – Тирц окинул ее взглядом и довольно хмыкнул: – Ничего, тебя еще надолго хватит.
У него даже появилось желание протянуть руку, стиснуть невольнице грудь, но он передумал – нечего от камлания отвлекать.
Неожиданно колдунья завалилась на бок, испуганно оперлась рукой, выпрямилась, дотянулась до кувшина с перебродившим молоком, принялась жадно пить. Поставила его на место, вскочила, снова закружилась у почти прогоревшего очага. Рухнула. Отлежалась. Отползла к Тирцу, без стеснения привалившись к нему, словно имела дело не со своим господином и владельцем, а со спинкой дивана. Схватилась за молоко, осушив крынку до половины. Немного посидела ровно, потом опять начала заваливаться на бок и тут же вскочила, снова устроив поначалу медленное, а потом все более и более быстрое вращение. Упала на ковры, изогнулась дугой и покатилась, словно и лежа хотела продолжать свой танец – пока не уперлась в стену шатра и не забилась в мелких судорогах.
Конвульсии продолжались довольно долго, но в конце концов начали потихоньку затихать. Колдунья приоткрыла глаза, попыталась встать на четвереньки, но плюхнулась набок, словно умирающая собака.
