– Берегитесь, ваше величество, – произнес Жильбер с глубоким волнением, – отъезжая назад, он раздавит вас.
– Сударь, – сказала королева, теряя терпение, – я смотрю, вы слишком далеко зашли в своих советах.
– Я буду молчать, ваше величество.
– Ах, Боже мой, дайте же ему договорить, – не выдержал король, – если он не прочел то, что он вам тут сообщает, в двадцати газетах, которые уже неделю трубят об этом, то только потому, что не хотел. Будьте признательны ему уже за то, что он высказал вам правду без укора.
Мария-Антуанетта помолчала, затем с сокрушенным вздохом сказала:
– Повторяю еще раз: приехать в Париж по собственной воле – значит одобрить все, что произошло.
– Да, – сказал король, – я знаю.
– Это значит унизить армию, более того, отречься от армии, которая готова защищать вас.
– Это значит щадить кровь французов, – сказал доктор.
– Это значит заявить, что отныне мятеж и насилие смогут направлять королевскую волю туда, куда захотят бунтовщики и предатели.
– Ваше величество, вы, кажется, изволили признать, что я имел счастье вас убедить?
– Да, я признаю, что давеча покров приподнялся передо мной. А теперь, сударь, теперь я снова становлюсь, как вы говорите, слепой, и предпочитаю хранить величие моего сана, беречь то, к чему меня приучили воспитание, традиция, история; я предпочитаю по-прежнему видеть себя королевой, нежели чувствовать себя плохой матерью этого народа, который оскорбляет и ненавидит меня.
– Антуанетта! Антуанетта! – воззвал Людовик XVI, напуганный внезапной бледностью, которая разлилась по щекам королевы и была не чем иным, как предвестием сильной бури.
– О, нет, ваше величество, позвольте мне сказать! – произнесла королева.
– Будьте осторожны, сударыня. – И король краем глаза указал Марии- Антуанетте на доктора.
– Зачем?! – воскликнула королева. – Господин доктор знает все, что я собираюсь сказать… Он знает даже то, что я думаю, – добавила она с горечью, вспоминая сцену, которая произошла между нею и Жильбером. – Поэтому зачем мне себя сдерживать? Тем более, что господин доктор стал нашим доверенным лицом, чего же мне опасаться! Я знаю, ваше величество, что вас увозят, я знаю, что вас увлекают насильно, как несчастного принца из моих любимых немецких баллад. Куда вы идете, я не знаю. Но вы идете, вы идете туда, откуда нет возврата!
– Ну что вы, сударыня, я просто еду в Париж, – ответил Людовик XVI.
Мария-Антуанетта пожала плечами.
– Вы думаете, я сошла с ума, – сказала она с глухой яростью в голосе. – Да кто вам сказал, что Париж не есть та самая пропасть, которую я не вижу отсюда, но чувствую? Разве в сумятице – а она непременно начнется вокруг вас, – вас не могут убить? Кто знает, откуда прилетит шальная пуля? Кто знает, в каком из ста тысяч грозных кулаков зажат нож?
– О, тут, сударыня, вам нечего бояться, они меня любят! – воскликнул король.
– Не говорите так, мне вас жаль, ваше величество. Они вас любят и при этом убивают, душат, режут тех, кто представляет вашу власть, власть короля, помазанника Божия! Вот смотрите, комендант Бастилии был воплощением королевской власти, ипостасью самого короля. Поверьте, я не преувеличиваю: если они убили де Лоне, этого храброго и верного слугу, они убили бы и вас, ваше величество, будь вы на его месте; и даже еще скорее, чем его, ибо они вас знают и знают, что, вместо того, чтобы защищаться, вы подставили бы себя под удар.
– Какой из этого вывод? – спросил король.
– Но я полагала, это и есть вывод, ваше величество.
– Они меня убьют?
– Да, ваше величество.
– Будь что будет.
– А наши дети! – воскликнула королева. Жильбер решил, что пора вмешаться.
– Ваше величество, – сказал он, – королю устроят в Париже такой почетный прием, появление его вызовет такой восторг, что если я за кого и тревожусь, то не за короля, а за фанатиков, способных броситься под копыта его лошадей, как индийские факиры под колесницу со статуей своего идола.
– О, сударь, сударь! – воскликнула Мария-Антуанетта.
– Этот поход на Париж станет победой, ваше величество.
– Но, ваше величество, вы не ответили.
– Я во многом согласен с доктором, сударыня.
– И вам не терпится насладиться этой победой, не так ли? – воскликнула королева.
– Если и так, то король прав, и его нетерпение доказывало бы здравый смысл, с которым его величество судит о людях и вещах. Чем быстрее его величество тронется в путь, тем полнее победа.
– Вы так полагаете, сударь?
– Я уверен, ибо если король будет медлить, он утратит все преимущества, какие дает добровольный шаг. Подумайте, ваше величество, ведь они могут опередить короля и выступить с требованием, а это изменит в глазах парижан позицию его величества и получится, что он в некотором роде подчиняется приказу.
– Вот видите! – вскричала королева, – доктор признает: вам станут приказывать. О, ваше величество, послушайте же!
– Доктор ведь не говорит, что приказ уже отдан.
– Если вы будете и дальше медлить, ваше величество, требование, вернее, приказ придет.
Жильбер прикусил губу с досадой, которая не ускользнула от королевы.
– Что я говорю! – пробормотала она. – – Я совсем сошла с ума, я сказала все наоборот.
– Вы о чем, сударыня? – спросил король.
– О том, что отсрочка отнимет у вас преимущество, которое даст вам приезд по собственному почину, и что тем не менее я хочу попросить вас отложить отъезд.
– Ах, ваше величество, ваше величество, просите, требуйте чего угодно, только не этого.
– Антуанетта, – покачал головой король, – вы поклялись меня погубить.
– О, ваше величество, – сказала королева с упреком, выдававшим все тревоги ее сердца, – как вы можете так говорить!
– Тогда зачем откладывать путешествие? – спросил король.
– Подумайте, ваше величество, в таких обстоятельствах время решает все. Подумайте, как тягостны часы, когда весь разъяренный народ считает удары курантов.
– – Не сегодня, господин Жильбер. Завтра, ваше величество, завтра. Дайте мне время до завтра, и клянусь вам, что я не буду противиться этому путешествию.
– Целый день потерян! – пробормотал король.
– Двадцать четыре долгих часа, – сказал Жильбер. – Подумайте об этом,
