Устав после путешествия, Роза легла отдохнуть. И тут служанка, посланная прекрасной незнакомкой, опять вошла к Ринальдо. Она принесла ему письмецо следующего содержания:
«Та, которая любит тебя всем сердцем, которую ты можешь называть своей нежной Олимпией, желает видеть тебя. Служанка приведет тебя к ней, в ее открытые объятия».
Ринальдо на мгновение задумался. И решил, дабы не дать повода для подозрения этой обольстительной синьоре, мести которой он опасался, последовать за служанкой.
Ринальдо ввели — примерно в ста шагах от его жилья — в дом, где Олимпия ожидала Ринальдо в комнате, обставленной с большим вкусом. Сама она прильнула к нему, как истинная дочь Евы, пылая неистовой страстью, какая и самого робкого в мире пастуха сделала бы предприимчивым. Ринальдо взял себя по возможности в руки и противопоставил ее пылу изрядную холодность.
— Что такое? Так отвечаешь ты на мои поцелуи? — удивилась она.
— Целых четыре дня прошло с тех пор, как мы простились, — с упреком сказал Ринальдо.
— А для меня это были четыре вечности.
— Вот как? — недоверчиво спросил он.
— Не говори со мной таким тоном! Я не могла увидеть тебя раньше. Отныне же ни единого часа не будет в моей жизни, который не был бы твоим. Неблагодарный! Если б ты знал, что я проделала…
— Если это возмещается деньгами, то…
— Несчастный! И тебя я люблю? Я говорю о любви, а ты отсчитываешь мне деньги? Возьми у меня все, что я имею, приневоль бедствовать и нищенствовать, я последую за тобой босая. А станешь сам бедняком, я буду красть для тебя, взойду на эшафот и испытаю радость оттого, что ты не терпишь нужды. А ты, видимо, измеряешь мою любовь твоей собственной жалкой меркой, если можешь так со мной разговаривать.
Круто повернувшись, она бросилась на канапе. Ринальдо молча ходил взад-вперед по комнате.
Вошла служанка. Она поставила на стол фрукты, вино, холодные закуски и вновь исчезла.
После небольшой паузы Олимпия спросила:
— Не соизволит ли господин граф со мной откушать?
— Почему бы нет? — улыбаясь, ответил Ринальдо.
Не говоря ни слова, они пододвинули стулья к столу.
Олимпия наполнила бокалы, взяла один и нежным голосом сказала:
— За наше примирение?
— Для тех четырех дней следует прежде всего найти оправдание, — упрямо настаивал Ринальдо.
— Я не могла прилично принять тебя до сегодняшнего дня. В тот день, когда я, счастливая, выбралась из твоих объятий, я оставила тот дом, который для меня снял капитан, и провела это время в жалком пристанище. Только сегодня утром поселилась я в этом доме.
— Где была ты, там была любовь. Почему не вправе я тоже быть там?
— Мне стыдно было пригласить тебя в ту убогую комнату…
— А ты все это время жила благодаря доброте капитана или нет?
— До некоторой степени, — ответила она улыбаясь.
— Ты не урожденная неаполитанка?
— Я — генуэзка.
— Что известно тебе о капитане?
— Он — человек странный, таинственный, хвастающий знанием тайных наук, — сказала Олимпия.
— А есть у тебя доказательства, что он действительно ими владеет?
— Да, но я боюсь о том говорить…
Ринальдо только хотел было ее еще кое о чем спросить, как в комнату вошел человек в маске, подошел к Ринальдо и вручил ему письмо.
Олимпия хмуро поглядела на странного вестника, а тот взял со стола бокал вина, выпил его и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.
Ринальдо прочел:
«Ринальдини, ты — в опасности».
Он тут же разорвал письмо на мелкие кусочки и выскочил из-за стола.
— Бога ради, граф! — испуганно пролепетала Олимпия. — В чем дело?
Ринальдо взял свою шпагу, поцеловал руку Олимпии и сказал:
— Завтра, прелестная Олимпия, ты меня опять увидишь!
Он поспешил к двери. Но Олимпия, горячо обнимая его, просила остаться. Он ласково отстранил ее:
— Успокойся, мы увидимся завтра!
Освободившись из ее объятий, Ринальдо сбежал вниз по лестнице и поспешил к себе.
Едва атаман добрался до своего жилья, как к нему вошел тот самый человек в маске. Они долго, не говоря ни слова, смотрели друг на друга. Наконец Ринальдо нарушил молчание:
— Господин капитан! Я понял ваш намек.
— Что еще, черт побери! Капитан? Я никогда не был капитаном! — Человек снял с лица маску, и Ринальдо узнал одного из своих бывших товарищей.
Ринальдо пожал ему руку и спросил:
— Откуда ты пришел, Лодовико?
— Это я вам охотно расскажу. Но дайте мне поначалу чего-нибудь выпить. У меня чертовская жажда.
Ринальдо поставил на стол несколько бутылок вина, и Лодовико начал свой рассказ.
— Когда нас в последний раз атаковали, вас уже с нами не было, сражение — разрази меня гром! — было таким ожесточенным, какого я даже не припомню. Истинная бойня — накажи меня Бог! — как если бы рубили мясо на станке для забоя скота. Я отделался несколькими ранами и пробирался из одного городка в другой, пока не дошел до Неаполя. Здесь я отыскал родича. Тот познакомил меня с компанией юнцов, что украли бы у черта нос с физиономии, если б у него был нос. Ну вот, я вступил в эту компанию и зарабатываю свой кусок хлеба как могу. Несколько недель назад я увидел вас и глазам своим не поверил. «Черт побери! — подумал я, — как это атаман оказался здесь?» Я хотел вас о том спросить. Но случилось это средь бела дня, а наш брат выказывает свое мастерство только по ночам, потому как у проклятых сбиров днем ушки на макушке. Пока я раздумывал, вы ушли, а я чуть не взбесился от злости, что не знаю вашего адреса. С того дня я вас больше не встречал, хотя, бегая по городу, сбил в кровь себе все ноги. Я уже подумал, что вы опять где-то за горами, за долами, и от злости лопнуть был готов. Но вот увидел вас нежданно нынче вечером с особой, которую я очень хорошо знаю.
— Кто же она, Лодовико?
— Но вы же должны ее тоже знать, раз вы с ней шли? Сейчас она служит у синьоры, у которой вы были.
— А, понятно. Если ты больше ничего о ней не знаешь…
— Я знаю, что она нуждается в любви и не слишком дорога. Они с синьорой сходствуют как две капли воды.
— Что? Неужели синьора Олимпия…
— Бог мой! — удивился Лодовико. — Ведь вы, что говорить, не первый и не последний, кто к ней пришел или еще придет. Но теперь вам грозит опасность. И потому я подумал: стоп, Лодовико! Ты должен предупредить своего доблестного атамана. Поэтому я написал то письмецо и сам принес его вам. Я рад, что вы вняли моему предостережению, ведь — и пусть в порошок сотрут меня все чертовы колеса на земле — князь делла Торре шуток не понимает.
— Каким же образом замешан в этом деле князь?
— Самым естественным. Он спит с синьорой и чертовски ревнив.
