столике возле телевизора. В голубоватом свете глобуса коричнево-зеленые деревья на обоях казались длинными ломтями заплесневевшего сыра.
Слева и справа от буфета висели репродукции, наклеенные на фанеру. С одной стороны — «Подсолнухи» Ван Гога. В тон подсолнуха края фанеры были покрыты желтым лаком. С другой стороны — ван-гоговские «Ирисы» в синей рамке. Перед телевизором стояли два кресла, обтянутых зеленой буклированной тканью, с сиденьями, покрытыми коричневыми синтетическими ковриками. Апофеозом был стол на трех ножках с мозаикой, изображавшей выгнутую в форме почки версию автопортрета Ван Гога с отрезанным ухом. Не в силах произнести ни слова, я уставилась на стол.
— Это придумала моя дочь, — с гордостью объявила фрау Виндрих, — у Меди тоже творческие наклонности. — Потом она показала на разобранный узкий диванчик у окна, на котором лежало покрывало оранжево-коричневых тонов с зигзагообразным геометрическим узором. — Здесь ты можешь спать, а теперь мы поднимемся наверх, в комнату Бенедикта.
На второй этаж вела деревянная лестница. Каждая ступенька скрипела на свой лад. Бенедикт изображал из себя гида:
— Здесь мы видим туалет, — он показал на дверь справа от лестницы, — там ванную комнату, — он показал на следующую дверь, — затем следует мамина спальня, потом мои покои и, наконец, комната Меди.
В комнате Бенедикта потолок был обклеен планками, попеременно окрашенными в синий и оранжевый цвета!
— Это ты разрисовал?
Бенедикт засмеялся:
— Синий и оранжевый раньше были моими любимыми цветами.
— Ты намного опередил свое время, — подхватила мать, — другие пришли к этому гораздо позже.
Я не могла не рассмеяться. Это была комната четырнадцатилетнего паренька. Точнее, комната подростка, которому было четырнадцать четырнадцать лет назад. На стене — два ряда полок, на них несколько книг и масса моделей машин. Над полками висели четыре фотографии старых гоночных машин с покрытыми оранжевым лаком краями, «Пылающий жираф» Дали — с синей кромкой и две экспрессионистские картинки с голыми девушками — в розовых рамочках. У окна — так называемый юношеский стол, имитация еловой древесины. Слева — шкаф, обклеенный фольгой. У другой стены — узкая кровать из бука, в которой не поместилась бы и пара сардин в масле.
Мать Бенедикта взбила подушку в застиранной наволочке в сине-оранжевую полоску.
— Твое любимое постельное белье, — с гордостью объявила она.
— Мои вкусы немного изменились, — засмеялся Бенедикт, — к тому же мы привезли свое белье.
— Чтобы не обременять тебя, — добавила я.
— Как угодно, — мать явно была разочарована.
Когда мы вышли из комнаты, я шепнула Бенедикту:
— Мне кажется, твоя мать не хочет, чтобы мы спали вместе.
— Думаешь?
— К тому же твоя постель узка для двоих и диван внизу тоже. Но я не хочу спать внизу одна. Разве в комнате твоей сестры нет кровати?
Бенедикт попытался вспомнить, но не смог.
— Спроси у матери.
Стоя внизу у лестницы, Бенедикт крикнул вверх:
— Виола может спать в комнате Меди или как?
— Бенедикт, это должна решать сама Меди, — крикнула в ответ мать. — Там ведь ее вещи. Ты должен подождать, пока она вернется.
— Ах вот как. Это очень плохо? — спросил меня Бенедикт.
— Нет. — Собственно, я так устала, что была готова заснуть где угодно — лишь бы немедленно.
Была уже полночь, когда мы наконец разгрузили «БМВ». Бенедикт захотел есть.
— Я купила салями, ты ведь ее так любишь, — сказала мать.
Для меня было открытием, что Бенедикт любит салями. Мы уселись за стол с вязаной скатертью, и мать принесла колбасу, хлеб и собственные свежие помидоры.
— Когда ты должен быть завтра на работе? — спросила она.
— В восемь. Это, конечно, минус, что придется рано вставать, но рабочие на стройке начинают рано.
— Тогда тебе надо проснуться самое позднее в семь. Я несколько раз проехалась на пробу до твоей работы. В среднем дорога занимает тридцать пять минут. А до этого тебе надо спокойно позавтракать. И где ты будешь обедать? На этой неделе у меня еще каникулы, а потом ты можешь обедать в греческом ресторанчике. Мы с Меди любим туда ходить.
— Я сейчас не готов ответить, где буду есть. Посмотрю, как устраиваются коллеги.
— У нашего грека совсем недорого, и это всего в пятнадцати минутах езды от твоей работы. А вечером во сколько вернешься?
— Надеюсь, около семи. Лишь бы там не увлекались сверхурочной работой, — Бенедикт зевнул.
— Тебе надо ложиться, — воскликнула мать, — немедленно! Виола может помыться внизу на кухне, у нас здесь вполне удобно. А тебе наверху никто не помешает.
— Хорошо, — зевнул Бенедикт, — я потом еще спущусь.
Я помогла его матери отнести тарелки на кухню. Кухонные стены были до половины выкрашены желтоватой масляной краской и сплошь усеяны жирными пятнами с налипшей на них пылью. Облупившаяся краска с потолка бросала тени, острые как ножи.
Все такое же старомодное, как и в комнате. Только морозильная камера новая. Кухонный стол был покрыт уродливой синтетической клеенкой в коричнево-оранжево-белую клетку. Над столом висела очередная репродукция на фанерке: «Страна лентяев» Брейгеля, со спящими крестьянами, которым летят в рот жареные гуси.
— Это была любимая картина Бенедикта, — пояснила его мать. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, спи спокойно. — Я посмотрела, как она поднимается по скрипучей лестнице в своем оранжевом костюме. Потом вытащила из дорожной сумки лосьон и ночной крем и почистила зубы над мойкой. На то, чтобы вымыться, у меня уже не было сил.
Лестница заскрипела вновь, и появился Бенедикт.
— Лапочка, — он поцеловал меня, — не грусти, что нам придется пока спать отдельно. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, до завтра, котик, — сказала я и тоже чмокнула его. Мы оба зевнули и засмеялись.
И долго еще, после того как я выключила лампу-глобус, у меня перед глазами мерцали напоминающие плесень деревья с обоев. Как-то иначе я представляла себе родной дом Бенедикта. И потом, здесь такие низкие потолки. Разве можно тут повесить мою люстру?
Засыпая, я слушала, как дождь стучит в окна со всех сторон.
3
В первое утро в новом доме я проснулась, погруженная в зеленоватый полумрак, и посмотрела на часы. В ужасе я вскочила и раздвинула зеленые шторы. В самом деле, было почти девять! Бенедикт проспал! В первый рабочий день! Я натянула джинсы и бросилась вверх по лестнице. В комнате Бенедикта была его мать. В серо-зеленом спортивном костюме она щеточкой вычищала пыль с моделей машинок на полке.
— Бенедикт проспал! Доброе утро!
Она улыбнулась:
