— Нет, он уехал вовремя, ровно в семь двадцать. В честь такого дня я подала ему завтрак в постель. Он так любил в детстве, когда в день рождения ему приносили завтрак и подарки в постель. Я думаю, в его возрасте первый рабочий день даже важнее, чем день рождения.
Я расстроилась, что проспала такое важное для Бенедикта утро.
— Меня доконал переезд, — сказала я, чтобы оправдать себя и Бенедикта, — поэтому Бенедикт и не разбудил меня. Я спала как убитая.
— Бенедикт от волнения всю ночь глаз не сомкнул.
Я дала себе клятву встать завтра пораньше и спустилась вниз. Мне срочно нужен был кофе, чтобы окончательно проснуться. Но я не осмелилась просить мать Бенедикта сварить мне его. Надо было подождать.
В воздухе танцевали пылинки, в доме царил покой, только в животе у меня урчало. Наконец я услышала, что Нора пошла на кухню, там заиграло радио. Я отправилась туда же. Она сидела за кухонным столом и листала рекламную газету.
— Можно мне чашку кофе?
Она показала газетой на поднос, на котором стояли кофейник-термос с вмятинами на боках и тарелка с одним бутербродом.
— В кофейнике еще должен остаться кофе. Бенедикт слишком нервничал, чтобы как следует позавтракать.
В термосе оказался один глоток тепловатого кофе.
— Ах, Бенедикт не предупредил меня, что пьет столько кофе. Моя Меди пьет только чай. Она даже считает, что в кофе есть что-то плебейское. Но я не смотрю на вещи так предвзято.
«Слава Богу, — язвительно подумала я, — что она смотрит на это не так предвзято». Я медленно жевала бутерброд и соображала, как приучить мать Бенедикта к мысли, что по утрам мне нужно не меньше двух полных чашек кофе. В голову ничего не приходило. Нора, без сомнения, ожидала, что я в ее доме буду заботиться о себе сама, и это было бы мне в сто раз приятнее, чем ждать, когда она меня обслужит. Я не в гости приехала, а насовсем.
— Мне бы хотелось еще немного кофе, — сказала я наконец и потом добавила: — Я приготовлю сама, ты мне только скажи, где у тебя кофе, Нора. — Так! Одолела! Назвала ее по имени! В самый первый день. Лед тронулся. Я улыбнулась ей.
— Все слева внизу в кухонном шкафчике. Только не бери чай в красной упаковке, он хранится специально для Меди. Это ей привез один из ее поклонников из Лондона.
Я с должным благоговением смотрела на красную упаковку с чаем, нашла фильтр и смятую пачку кофе. Там было пять или шесть зерен. Этого могло бы хватить от силы на одну чашку. Чтобы скрыть свое разочарование, я спросила:
— Ты каждый раз мелешь свежий кофе?
— Разумеется. Бенедикт считает, что выдохшийся порошок и свежесмолотый кофе — это небо и земля.
— Да, — согласилась я, хотя у нас с ним молотый кофе при том количестве, которое мы поглощаем, никогда не успевает выдохнуться. — Я пойду и куплю кофе, здесь уже не хватит Бенедикту на завтрак.
Нора объяснила мне, как найти булочную: двумя улицами дальше, там всегда есть свежий кофе, и булочки к завтраку она тоже там покупает. Я была рада прогуляться по утреннему солнышку. Все здесь дышало таким покоем.
Наша улица состояла из небольших домов постройки пятидесятых годов — на одну или две семьи, — с черепичными крышами. Кухонные окна и входные двери были забраны типичными для тех лет решетками — три диагональных прута, пересеченных кругами разной величины или прямоугольниками. На следующей улице дома более старые и уже четырех-пятиэтажные. Это была торговая улица. Я миновала три галантерейных магазинчика, парикмахерскую, два магазина подарков, три отделения банка, хозяйственный, две лавочки с модными украшениями, продовольственный магазин, аптеку, двух ювелиров, салон с претензией на модные тряпки — ничего особенного, зато не слишком дорого. Все как везде, жить можно.
Я купила полкило кофе в зернах. Если мать Бенедикта, то бишь Нора, считает, что лучше молоть каждый день — ради Бога, из-за таких пустяков я не собираюсь спорить. Еще два куска пирога, которые я тут же уничтожила, потому что была зверски голодна.
В моей сумочке лежал коричневый конвертик с восемью тысячами марок, которые отец сунул мне как компенсацию за ремонт его квартиры. Восемь тысяч марок за мою мебель, встроенные шкафы, все потраченное время. Кроме того, за эти деньги он получил высокое кресло, которое я купила у своего антиквара и сама отреставрировала. Теперь оно стояло в его кабинете. Его немыслимо было оставить на разрушение Сольвейг.
Рискованно таскать с собой столько денег. Я собиралась открыть здесь счет. Мой старый счет по студенческому тарифу после окончания учебы банк тут же превратил в обычный с очень высокими налогами, поэтому я его закрыла и решила найти другой банк на новом месте. Но не сегодня.
Тут мне попалась телефонная будка, и я вспомнила, что должна сообщить матери о нашем благополучном прибытии.
— Я хочу говорить по телефону, — раздался в трубке капризный голос Сольвейг.
— Алло, Сольвейг, это Виола, позови, пожалуйста, бабушку.
— Не хочу, — ответила племянница и повесила трубку.
Черт бы ее побрал! Пропала моя марка. Вечное мучение — теперь Сольвейг все время бежит к телефону. И почему она вообще в понедельник утром оказалась у моих родителей? Аннабель ведь собиралась еще вчера вечером завладеть нашей бывшей квартирой?! При второй попытке я из осторожности бросала только монетки по десять пфеннигов.
— Я хочу говорить по телефону.
— Позови бабушку, иначе я сломаю твой видик! — пригрозила я.
Она не повесила трубку. Я ждала и ждала, а мои монетки безжалостно проскакивали в щель автомата.
— Позови бабушку! — заорала я что есть мочи, но в трубке царило полное молчание. Я повесила трубку и попробовала в последний раз. Занято.
Ладно, позвоню отцу на работу. Наизусть его рабочий телефон я не помнила и решила позвонить из дома. Я уже мысленно назвала его домом? Да. Я чувствовала, что это мой дом. Я всматривалась в лица людей, шедших мне навстречу. А вдруг попадется кто-нибудь из знакомых? Наверняка скоро у меня здесь будет много новых друзей.
— Звонила твоя мать, — крикнула из кухни Нора, — я ей сказала, что Бенедикт уже прилежно трудится. Большой тебе привет от нее.
Когда я рассказала, как Сольвейг дважды прокатила меня по телефону, она засмеялась.
— Бенедикт в детстве тоже любил разговаривать по телефону.
Я наконец получила свой кофе. Нора не отказалась составить мне компанию. Напившись от души, я решила распаковать наши чемоданы. Но куда девать вещи?
— Вещи Бенедикта я уже разложила в его шкафу, — сообщила Нора.
Это мне пришлось не по душе. В чемодан мы засовывали все наши вещи вперемешку. Например, я упаковала в него свои самые красивые трусики, с вышитыми днями недели. Что подумала его мамаша, увидев трусики со словом «суббота»? Кроваво-красные, сплошь из кружев? Немного смутившись, я, как могла небрежно, бросила:
— Тогда пойду разберу свои вещи, — и поднялась в комнату Бенедикта.
Наши чемоданы лежали раскрытыми на кровати. Все, что принадлежало мне, осталось в них. В том числе черные бикини Бенедикта. Вот его мать удивится, узнав, что сын носит такое белье.
Я подвергла тщательному досмотру большой шкаф. Он был забит до отказа: детская желтая курточка, вытянутые бордовая и зеленая водолазки, брюки сплошь из синтетики. На полках лежали немыслимые рубашки в клеточку, напоминающие кухонные полотенца. Когда это Бенедикт носил махровые носки горчичного цвета? Неужели он когда-нибудь вновь наденет этот оранжево-синий скатавшийся свитер из акрила? В полном замешательстве я опять спустилась вниз.
