стал шумно дышать на толстые, поросшие черными волосами пальцы.
– Когда?
– Ночью, значит. Мы вчера, это, хорошо заработали у собора, праздник был. Выпили, конечно, изрядно, ну и…
– Погоди. Помолчи пока.
Лешка встал, подошел к окну. На улице светило солнце, над голыми деревьями кружили грачи. В груди у Лешки заныло. Григорий был его другом. Ногу он потерял в Афганистане, на войне, а жену здесь, после войны, – ушла она от инвалида в поисках лучшей доли. И плюнувший на все Григорий собирал милостыню у кафедрального собора, которую в тот же день и пропивал, уверяя приятелей, что скоро начнет откладывать из подаяния на лучшую жизнь. Лучшая жизнь тем временем проносилась мимо; Лешка и Григорий видели ее, летящую в «мерсах» и «вольвах» по широким проспектам к шикарным ресторанам. У лучшей жизни были откормленная розовая ряшка и золотая, в палец, цепь на складчатой шее, бумажник величиной с портфель и веселые длинноногие подружки, густо раскрашенные, и не для того, чтобы спрятать фингал.
Григорий, напившись к вечеру всякой дряни, плакал, вспоминая войну, ругал власть и «новых русских», призывал собутыльников к революции и хватался за костыль, если кто-нибудь был против. На лацкане мятого пиджака он носил пластмассовую октябрятскую звездочку, никому не позволял касаться ее руками и гордо называл своим «орденом Красной Звезды». Короче говоря, мужик он был хороший – кореш, одним словом, хотя воровским делом, в отличие от Кармана, никогда не промышлял. Среди нищих и всей привокзальной блатоты пользовался уважением.
– Так от чего, говоришь, умер-то? – спросил Лешка, давясь сигаретным дымом.
– Ага, – оживился Михалыч, – вот слушай: мы вчера взяли еще домой пару бутылок, а с нами Наташка-рыжая…
– Опился, что ли? – перебил Карман.
– По всей видимости, Леша, опился. Я так думаю. Сердце остановилось. Когда мы свалили, он прикемарил малость. А ночью, сам знаешь, ему бы дозу принять, да кто принесет? Один жил, бедолага… Какое ж сердце выдержит такие нагрузки? Блаженны чистые сердцем, как говорится… Так что преставился…
– «Сердце остановилось», – передразнил Лешка. – Тоже мне, врач «скорой помощи» нашелся!
– Так у собора наши говорят. Дескать…
Лешка взял со стула куртку:
– Пойдем.
От дома, где жил Карман, до Григория пять минут ходу – мимо собора, а там в переулок, второй дом направо, под тополем, – вот и пришли. Михалыч брел сзади, что-то бормоча себе под нос. Лешка его не слушал. Обходя огромные апрельские лужи, он думал о своем друге. Мысли были тяжелые, как бревна на лесоповале в Заветлужье, где он сидел последний раз. Они лезли в голову, глухо ворочались там, давили на мозги. Вот был человек, воевал, по госпиталям валялся, терпел все, что Бог посылал… Ну, может, не всегда терпел-то, а кто стерпит, скажите на милость? Выпивал, конечно. Иногда лишнего. А покажите, кто не выпивает? Власти ругал? Так кто их не ругает нынче? Он, пожалуй, имел на это право и все основания. Да-а… Мечтал скопить деньжонок, уехать в другой город, начать новую жизнь, а тут на тебе – бац, и в ящик! Такие дела: думаешь завязать, а к тебе с понятыми.
У подъезда топтались несколько нищих. Они знали, что Лешка был приятелем Григория, и издалека приветствовали его.
– Ты, Леша, туда не ходи, – сказал один из них, по имени Евлампий, бородатый мужик в длинном женском пальто болотного цвета. – Там щас менты и все такое. – Пойдем лучше помянем Григория-то?
– Ты, я вижу, уже помянул.
Евлампий снял спортивную шапочку и вытер ею свою блестящую лысину.
– Само собой. Как положено. А с тобой-то?
– Со мной другие помянут.
– Что-то ты нынче неласковый.
– А я не баба, чтобы тебя ласкать.
– Ладно-ладно, я ведь так это, к слову.
Он снова натянул на голову шапку и, прихрамывая, побрел к товарищам.
На звоннице у собора ударил колокол.
– Царство Небесное Григорию-безногому, – перекрестился Михалыч. На этот раз ему удалось осенить себя крестным знамением. Глядя на собор, он повторил это трижды.
Все помолчали.
Хотелось увидеть покойного, но подниматься в квартиру Лешка поостерегся. Евлампий-ханыга прав – лишний раз рисоваться перед ментами себе дороже.
– Жене сообщили? – спросил он у Михалыча.
– Сообщили, – ответил тот. – Да вон и она сама, легка на помине.
– Богатой будет, – заметил Евлампий, с прихлюпом вытирая нос рукавом.
– Уже богатая, – хмыкнул Михалыч.
К подъезду подъехала «ауди» цвета мокрого асфальта. Из нее вышли мужчина в длинном черном пальто и серой с изогнутыми полями шляпе и женщина в короткой шубке и черном кружевном платке.
Карман бросил окурок и направился к ним.
– Извините, – обратился он к женщине, – можно на пару слов?
Та посмотрела на своего спутника и ответила:
– Я вас не знаю.
Карман усмехнулся.
– Я вас тоже. Но вы – жена Григория?
– Бывшая жена. Что вам нужно? – Женщина окинула его с головы до ног подозрительным взглядом.
– Мы с Григорием были друзьями.
Она презрительно усмехнулась.
– У него было много друзей… Особенно в последнее время.
– Пошли. – Мужчина в длинном черном пальто взял ее под руку.
– Подожди, браток, успеешь. – Голос Кармана зазвенел.
– Что такое?
Лешка помолчал, выразительно глядя на мужчину, и обратился к женщине:
– Я действительно был другом Григория, и мне его смерть не безразлична. Не хочу вас обидеть, но мне хотелось бы поучаствовать в расходах на похороны…
Даже если бы Карман очень напряг память, он ни за что не вспомнил бы, когда ему доводилось разговаривать этаким светским тоном. С адвокатами и теми он не был так вежлив. Это требовало больших усилий.
– Мы не нуждаемся в вашей помощи, – уже мягче сказала женщина.
Он согласно кивнул:
– Да. В этом нуждаюсь я.
Кажется, женщина что-то поняла. Она молча смотрела на небритого и небрежно одетого Лешку. У него царапнуло сердце.
– Вот, возьмите, пожалуйста, – выдавил он и сунул руку в карман. В кармане хрустнули бумажки. Он вытащил их, три пятисотрублевых купюры, все, что осталось после вчерашней игры.
Лешка протянул деньги женщине.
– Не бери, – строго сказал мужчина.
Захотелось дать ему в морду, но Карман сдержался. Поглядел только на «лучшую долю» Григорьевой жены с прищуром. Мужчина заметно заволновался.
– Хорошо. – Женщина взяла деньги. – Я вложу их в кладбищенские расходы. Как вас зовут?
– Кар… Алексеем. – Карман повернулся и пошел к одиноко стоящему на детской площадке Михалычу. Остальные нищие уже разбрелись по своим постам – смерть смертью, а дело остается делом. Кто не работает, тот не ест. «И не пьет!» – дополнял апостола Павла начитанный в Писании привокзальный экзегет Михалыч.
Пока Лешка разговаривал с бывшей женой Григория, он сбегал в ближайший киоск и принес бутылку водки.
– Будешь? – спросил старый богохульник, разливая водку в два прозрачных пластиковых стаканчика.
– Буду, – сухо ответил Карман и посмотрел на бутылку: – Ты что за дрянь взял?
– Так, Леша, на какую денежек хватило. Ты бы вот дал мне на хорошую-то… Рука дающего, это… не оскудеет.
– Ладно, – оборвал Михалыча Карман, – сойдет и такая.
– Ну, – моргая, с пафосом произнес Михалыч, – земля пухом нашему Григорию и Царство Небесное Божьему рабу!
Тонкий стаканчик дрогнул в Лешкиной руке.
– Да будет ему Царство Небесное, – с хрипом выдохнул он. – Будет обязательно! Григорий героем был, кровь проливал на войне. Он не предавал никого… Будет ему Небесное Царство, нам с тобой не будет, а ему – будет!
Михалыч примолк. К подъезду подъехала машина «скорой помощи». Из нее вышел врач и два санитара с носилками.
– Вон, – кивнул нищий, – за Григорием приехали, повезут на вскрытие.
– Пей, что ли, придурок! – со злостью сказал Карман и, запрокинув голову, вылил в горло холодную водку. – Больше не буду, – сказал он. – Помянете с корешами.
Михалыч не возражал. Затолкав бутылку в нагрудный карман своей красной куртки, он заспешил, петляя между лужами, к собору. Лешка посмотрел ему вслед, усмехнулся.
– Эй, Михалыч! – позвал он.
Нищий оглянулся.
– Ты нынче как светофор.
– Чего? – удивился Михалыч.
– Красивый, говорю, ты сегодня, – сказал Карман и махнул рукой, – весь разноцветный.
– А-а, – заулыбался Михалыч, но, похоже, так и не понял, о чем шла речь.
Постояв еще немного на площадке и выкурив сигарету, Лешка отправился домой. Дома он походил из угла в угол по комнате, побрился старым одноразовым «Жилеттом» в ванной и, надев новую куртку постучал в дверь соседки.
– Теть Валь, это я, Алексей, – сказал он, наклоняясь к дверному прихлопу.
После довольно долгого молчания за дверью послышались шаркающие шаги. Лешка повернулся и, нашарив рукой выключатель, включил в прихожей свет.
– Чего тебе, Лешенька? – раздался из-за двери старческий голос.
Тете Вале исполнилось недавно семьдесят четыре, но она держалась бодро, на болезни, как другие в ее возрасте, не жаловалась, с Лешкой уживалась легко и никогда не лезла в его дела.
– Я еще хоть под венец, – говорила она. – Вот только ноги бы получше ходили!
Одним словом, повезло Карману с соседкой. Впрочем, он знал ее еще до вселения в эту комнату. Тетя Валя была подругой его бабушки, все жили в бараке на берегу Оки, а потом, когда бараки сломали, получили жилье в одном доме. Лешка в это время сидел и в переселении не участвовал. Вернулся сюда после отсидки, только бабушку уже не застал в живых…
– Мне бы, теть Валь, до
