мечтание от нечего делать, а мужику ремесло знать надо. Чтобы руками, понимаешь?
– Так я руками и рисую, – отшучивался он.
– И рисуй себе, сколь хошь, для забавы. А вот, скажем, чем ты семью кормить станешь?
– Да ведь нету у меня семьи.
– Нет – так будет!
– Ну, это в необозримом будущем!
– Э-э, как знать.
– Ладно. За картины, между прочим, немалые деньги платят.
– Рассказывай! – хмыкнул старик.
– Серьезно.
– И у тебя их покупают?
Он смутился.
– У меня пока не покупают. Да я и не хочу…
– Вот видишь! – довольно усмехнулся старик.
– Так я еще и технолог на заводе.
– Это другое дело, – посерьезнел старик. – Это совсем другое дело.
– Почему? Для меня то, чем я на заводе занимаюсь, не главное, там служба. Главное то, что я рисую.
– А-а, – отмахивался старик, – ну его к лешему. Пойдем-ка лучше переметы поглядим.
– Вот-вот, – ворчала беззлобно старуха. – А то пристал к человеку. Чай, он молодой, ему виднее, как жизнь свою ладить.
Жена у старика была маленькая, тихая, вся так и светилась добротой. Она с утра до вечера хлопотала по хозяйству: варила, стирала, копалась в огороде, провожала и встречала козу, доила ее, а подоив, приносила гостю парного молока в глиняной кружке с отбитой ручкой.
– На-ка, милок, выпей, – говорила она тихим голосом, останавливаясь у него за спиной и, пока он пил, смотрела на этюдник.
– Нравится ли, бабушка? – спрашивал он, кивая на очередной картон, укрепленный на этюднике.
Старуха смущалась, махала маленькой ладошкой.
– Да я, милок, не понимаю ничего! Что я скажу?
И только один раз она попыталась как-то выразить свое отношение к нарисованному. Это когда он накидал углем старикову собаку – Верного. Верный лежал, положив голову на вытянутые лапы. Старуха долго разглядывала набросок, потом сказала:
– Ишь, Верный-то! Как живой…
Он молчал, чувствуя, что старуху рисунок задел, и боясь спугнуть ее желание высказаться. Но она добавила только:
– Да-а, старый стал пес, – и больше не вымолвила ни слова.
Чем-то неуловимым старуха походила на его давно умершую бабушку, которая воспитывала его до двенадцати лет и воспоминание о которой всегда причиняло ему неясную боль, будто сделал он что-то не так, а что именно, понять не мог.
Он никогда не писал самих стариков. Эта мысль ему даже в голову не приходила.
Годы шли, а старики оставались такими, какими были всегда, точно время протекало мимо них. Так ему, по крайней мере, казалось. Наступил день, когда он приехал к ним с девушкой, будущей своей женой, и радости стариков не было предела. Они не знали, куда усадить гостью, как накормить. Старик немного смущался, все кашлял в кулак и пытался улизнуть на реку, но, понятное дело, в этот приезд рыбалки у них не получилось.
Когда провожали молодых, старик шепнул:
– Говорил я тебе, что семья будет?
– Так я еще не женился, – ответил он.
– Скоро женишься.
– Уж так и скоро?
– А то! Просто так к нам не привез бы…
А старуха возле пристани всплакнула даже и сказала тихо:
– Вы уж нас не забывайте, приезжайте почаще…
И они не забывали, ездили к старикам едва ли не каждым летом. Друзья, провожая их, шутили: «Опять к своим Филемону и Бавкиде отправились!» И все смеялись. А когда родилась и чуть-чуть подросла дочка, повезли и ее в деревню. И опять старики радостно суетились, бережно заботились о девочке, надарили ей кучу подарков, в том числе чучело большого зеленого дятла, которое старик набил сам. Чучело малышке очень понравилось, она увезла его с собой в город и упросила отца повесить на стену над своей кроваткой.
Несколько лет кряду они не могли выбраться в деревню, хотя исправно получали от стариков письма, и письма эти всегда заканчивались приглашением погостить. А на этот раз писем долго не было, и они поехали узнать, не случилось ли чего.
III
Оказалось – случилось. Дом стариков встретил их закрытыми ставнями на окнах и тяжелым замком на двери.
– Та-ак! – сказал он и зачем-то подергал замок. Замок был старинной работы, литой.
В это время появилась, как из-под земли выросла, соседка, которая сразу узнала их и, поздоровавшись, стала рассказывать. Зимой старики стали совсем плохи, ухаживать за ними было некому, и местная власть решила отправить обоих в дом престарелых, взяв все хлопоты по оформлению путевок на себя.
– Вот так и было, милые, – вздохнула соседка. – Бабка-то, как услыхала про дом престарелых, так и сникла вся, но ехать согласилась без упрямства. А старик – тот обиделся даже. Сама слыхала, как они с председателем сельсовета разговаривали. Председатель говорит: «Поехали», а старик ни в какую. Председатель говорит, там, дескать, уход и все такое прочее, а старик отвечает: «Не нужен мне ваш уход». Уперся, и все тут. Председатель у нас мужик неплохой, душевный, а и у него ведь нервы. «Нате, пожалуйста, – говорит, – что же мне с вами делать?» – «А ничего, – отвечает старик. – Иди своими делами занимайся, а мы тут сами как-нибудь смерти дождемся, без помощников». Председатель только руками развел. А что поделаешь? Ушел.
– Так как же увезли-то их? – спросила дрогнувшим голосом жена. Муж молчал, чувствуя, как к горлу подкатывает комок.
– А обманом, милая, увезли. Обманом.
– Как это – обманом?
– Очень даже просто. Я сама этот обман и выдумала.
– Вы?
– Я, – с готовностью сказала соседка. – Я самолично. А что, гляжу, дело плохо, ходить за старыми некому, ну я возьми да и шепни председателю словечко. Взяли, выходит, с ним грех на душу. А и правильно, смекаю, так-то лучше получилось.
– Что же это за обман? – выдавил он наконец из себя несколько слов, проглотив тугой комок, застрявший в горле.
Соседка поглядела на мужчину, поправила косынку на голове и продолжала:
– Ну вот, пришел опять председатель. «Дорогие старики, – говорит, – давайте-ка я вас на лечение в госпиталь отвезу. Побудете там, здоровье поправите, а там, Бог даст, вернетесь». Старик подумал-подумал и отвечает, что, мол, в госпиталь можно. Так и поехали…
– А как же потом?
– Потом? – Соседка поскучнела. – Догадался старик обо всем, конечно. А может, и сразу понял, только из гордости виду не подал: не в дом престарелых еду, дескать, а в госпиталь! Он такой был, старик-то… Даты, чай, сам знаешь! Ну, догадался он али знал, не в том суть. Я ведь сама с ними отправилась в машине-то: помочь там и все такое. Так что все своими глазами вот как есть видала: старуха в слезы, а старик молчит, сопит только да нос свой перебитый трет, а потом сказал, ровно отрезал: не реви, мол, чего реветь-то, и тут люди живут, поглядим… А чего уж глядеть? Ой, не дай Бог!
Соседка смахнула со щеки выкатившуюся из глаза слезинку и продолжала:
– Плохи, плохи, милые, они стали! Совсем старые, ему, почитай, годов восемьдесят с лишком. Да и ей…
– Надо съездить к ним! – перебила взволнованно женщина.
– Ох, милая, правильное твое слово, – поддержала соседка, – съездите-ка, проведайте стариков. То-то уж рады они будут.
– Да- да, обязательно съездим, – ответила женщина и посмотрела на мужа.
Он молчал. Все так, конечно. Он был согласен с женой. Но согласился он с нею умом, а не сердцем. Потому что сердце его замерло, и мужчина знал, что потребуется время, прежде чем оно даст ответ.
IV
Соседка отдала им ключ от дома стариков.
– Живите пока, – сказала она. – Чего дому пустовать.
И они стали жить. Женщина не напоминала ему о поездке, и он молчал, думая про себя свою думу. Навели в доме и вокруг него порядок – все вымыли, выскребли, даже печь слегка протопили, чтобы выгнать из помещения нежилой дух. Он выкосил траву, буйно разросшуюся возле дома, спилил в саду сухие мертвые ветви на вишнях и яблонях и, собрав их и весь хлам в огромную кучу, вывез в четыре захода на тачке в овраг за деревню, где была устроена свалка.
Эти занятия отвлекали его от тяжелых мыслей. Женщина помогала ему во всем, готовила обеды, собирала с кустов ягоды. Рядом вертелась дочь, которой очень нравилось жить в деревне, она загорела и даже поправилась.
– Порядок – это хорошо, – рассудительно говорила часто забегавшая к ним соседка. – Дом без мужских рук в негодность приходит. Оно и понятно. А может, купите дом-то, не то пропадет совсем, как уедете?
– Да как же мы его купим при живых хозяевах? – отговаривался он. – И ни к чему нам.
Соседка махнула рукой.
– Чего уж!.. А огородом пользуйтесь. На здоровье. Я посадила весной, чтоб земле не пустовать, так вы, чего выросло, ешьте, не жалейте.
Август выдался солнечным и жарким. Над Волгой тянулись по небу легкие облака, ни разу так и не собравшиеся в дождевую тучу. Наливались яблоки. Девочка уже вовсю хрустела сизобоким анисом.
Проходили дни, а мужчина все не мог решиться на поездку в дом престарелых. Будто ждал чего-то, а чего, и сам не знал. Угольком тлело в душе неясное чувство вины. Чувство не было новым для него, он знал эту тягучую тоску, которая возникала порой, обжигая сердце, и связана была с памятью о бабушке.
Однажды ночью он долго не мог уснуть. Комнату заливали потоки лунного света. Он лежал, глядел в потолок, по которому скользили бесформенные тени от яблонь, и вспоминал, мучая себя, тот случай с крестиком. И были эти воспоминания отчетливо-ясны и пронзительно- тягостны. А ведь он не знал за собой никакой вины! Почему же тогда так больно было думать про пластмассовый тот крестик? Почему?
…Ему было шестнадцать лет, и он уезжал учиться в город, в техникум. Бабушке очень не хотелось отпускать его, да как удержишь?
– И чего? – говорила она. – Зачем он тебе, этот самый техникум?
– Бабуль, ты ничего не понимаешь! – отвечал он с
