партчистки прошел, других чистил и, слава богу, могу отличить… — он поперхнулся, и женщина тут же воспользовалась паузой.
— Ты, старый партиец, не очень-то тут митингуй. Не забывай, что у тебя взрослый сын. Если тебе на себя да на меня наплевать, то ему-то еще жить да жить. Ишь, какой храбрец выискался, Аника-воин. Намедни ты по площади маршировал, а завтра тебя обратным ходом по этапу пошлют, и никакие заслуги не спасут. И не прикидывайся, пожалуйста, что не понимаешь, за что забрали Трубникова… или Войцеховского. За то, что не с теми дружбу водили, — Мария Власовна тяжело опустилась на стул. — А соседка уезжает на Урал к родственникам, вот на первое время деньги ей очень пригодятся.
— Откупились, значит, — горько усмехнулся Николай Филимонович. — Господи, что за время!
— Успокойся, Коля, — устало выдохнула жена. — Пережили гражданскую, голод и эти перегибы переживем.
— Какие перегибы? — снова взорвался старый большевик, но тут же осекся. — А, за что боролись…
Печально махнув рукой, он налил себе водки, потом, глянув на жену, налил и ей. Не говоря ни слова, оба выпили не чокаясь. Мария Власовна дотронулась рукой до мужа:
— Картошка-то, отец, совсем остыла…
Расстроенный Николай Филимонович уже уснул, когда заявились Михаил и Анюта. Мать, торопливо отложив шитье, с которым коротала время в ожидании молодежи, обняла сначала девушку, потом сына, придирчиво вгляделась в его осунувшееся лицо.
— Что ж поздно-то так? — спросила она вполголоса, пряча недовольство. — Отец ждал-пождал да и уснул. Кушать будете?
— Чаю попьем, — ответил сын, обменявшись взглядами с подругой. Подняв полотенце, которым были накрыты тарелки, лежащие на столе, он даже причмокнул от радости. — Это никак котлеты? Здорово, я голодный как бобик. Мама, мы сейчас чаю попьем, и я Анюту домой провожу.
Мать решительно запротестовала. Время и впрямь было позднее, а лихих людей в темных переулках не убавлялось, несмотря на все строгости советской власти. Поэтому и порешили, что Анюта останется ночевать у них. Воспользовавшись уходом сына в ванную комнату, мать попыталась разговорить девушку, но та только и знала, что Михаилу на работе стало нехорошо и он обратился в амбулаторию. А тамошний врач порекомендовал ему отдохнуть пару недель за счет отпуска. Вот и все, о чем ей рассказал Михаил. Однако мать не унималась. Теперь ее заинтересовал диагноз, который поставили сыну. Памятуя о наказе Михаила не рассказывать о заседании парткома и о ходатайстве Ярцева перед начальством о предоставлении Глебову краткосрочного внепланового отпуска, она всем своим видом демонстрировала полную неосведомленность. Точку в расспросах поставил Глебов-младший. Он повторил сказанное девушкой и добавил, что Анюте начальство тоже предоставило несколько дней отпуска. Послезавтра они едут в Подмосковье, в большое село, где ее сводный брат работал кузнецом.
Сын хорошо знал мать. Получив, выражаясь военным языком, новую вводную, она немедленно переключилась на обсуждение того, какие продукты они должны взять с собой, чтобы не быть в тягость хозяевам. Участники позднего ужина разговаривали шепотом, стараясь не разбудить отца, спавшего за ширмой. А тот и не спал вовсе — голос вошедшего сына прозвучал для него звонком будильника. Ответы Михаила не убедили Николая Филимоновича, но он решил не вмешиваться. Сын уже взрослый, захочет — сам потом все расскажет. Самое главное — по голосу не чувствовалось, что он взволнован или чем-то расстроен. И когда за столом начался разговор о гостинцах, старший Глебов снова уснул, на этот раз до утра.
Глава восемнадцатая
Примерно в то же самое время, когда Николай Филимонович Глебов вслушивался в то, как его жена допытывается, почему сыну дали неожиданный отпуск, Свиридов и Прохоров, одолев три лестничных пролета, устало подошли к двери квартиры капитана. У обоих в руках было по внушительному пакету. Когда хозяин достал ключ от входной двери, гость тронул его за рукав. «У тебя говорить можно?» — одними губами спросил Николай. Федор Ильич утвердительно кивнул и открыл дверь, пропуская гостя вперед. Уже в комнате — а Свиридов жил в двух комнатах коммунальной квартиры, — увидев, как внимательно товарищ осматривает знакомый интерьер, хозяин поинтересовался:
— Ну, что ты так смотришь, будто на какие-то сюрпризы рассчитываешь? Все как есть, по- старому.
— Что, даже ванная с туалетом там же находятся? — пошутил гость.
— Давай, давай, иди умывайся. Или нет, постой, дай мне сначала туда сбегать, я потом чистыми руками на стол накрывать буду.
Свиридов ушел. Николай подошел к стене, на которой висели несколько фотографий. Взгляд против его воли сразу метнулся в правый нижний угол и остановился на одной из них. Настроение как-то сразу поднялось, даже горло слегка перехватило… на фото были запечатлены они с Федором. Кто-то из приятелей заснял их на дружеской вечеринке несколько лет тому назад. «Значит, по-прежнему веришь мне, Федор Ильич, раз не убрал со стены фотографию», — пронеслось в сознании Прохорова. А ведь совсем недавно, совершенно случайно оказавшись в доме одного своего дальнего родственника и ожидая хозяина, он обратил внимание на то, что из семейного альбома исчезли несколько фотографий, где родственник был сфотографирован с Прохоровым. Присутствовавшая при этом супруга хозяина, поймав красноречивый взгляд Николая, покраснела и путано пояснила, что до мужа дошли слухи об увольнении гостя. Муж не знал, по какой причине уволили Прохорова, но от греха подальше решил альбом-то почистить…
Капитан вернулся в тот момент, когда Прохоров разглядывал книги в книжном шкафу.
— Неправда твоя, Федор Ильич, — многозначительно заметил он хозяину. — Кое-что изменилось, — и он кивнул на полупустую полку шкафа. Когда-то на этом месте довольно долгое время гордо стояли несколько томов из собрания сочинений Ленина, как было указано, под редакцией Каменева… того самого Каменева, который с Зиновьевым. Прохоров, по правде сказать, не проявлял интереса к ленинским трудам, но изредка читал отдельные работы для занятий в системе партучебы. А эти несколько томов ему запомнились только потому, что несколько лет назад, будучи здесь в гостях, он с разрешения хозяина взял полистать один из них. Именно тогда Федор Ильич обратил его внимание на фамилию Каменева, которого уже вовсю склоняли за принадлежность к антипартийному блоку. Намекнул, что если события будут и дальше так развиваться, то, возможно, в скором времени с этими книжками надо будет что-то делать. А еще он показал Николаю одну из статей в этом томе. В статье вождь мирового пролетариата защищал от меньшевиков некоего депутата Государственной Думы — рабочего Малиновского. Захлопнув книгу, Свиридов, понизив голос, сообщил товарищу, что после революции Малиновский был разоблачен как агент царской охранки. Так получилось, что Николай услышал об этом факте впервые и был просто ошарашен. «Как же так? — подумалось тогда ему. — Как могли Ленин и его соратники не разглядеть провокатора в своих рядах?» Годы прошли, но фамилия эта осталась в памяти накрепко, и нет-нет да и вспоминал чекист Прохоров сей неприятный сюжет из истории партии большевиков. Сегодня этих томов на месте не оказалось, а их хозяин, бросив взгляд на полку, изобразил на лице гримасу, как бы говоря: «Я же тебя предупреждал», а вслух сказал:
— Поторопись, пока ванная свободна.
Они сидели в комнате за столом, молча пили водку и закусывали тем, что Свиридов принес из буфета управления. После третьей рюмки в горле Николая снова запершило. «К чему это тебя так часто на сантименты тянет? К старости, что ли? — спросил он себя со всей большевистской прямотой и тут же ответил: — Видно, чует ретивое, закончится этот сюжет с литовским гостем, и неизвестно, когда снова посидишь ты вот так, душевно с Федором за рюмкой… Ведь если разобраться, один-одинешенек остался ты в этой жизни, все хорошее ушло куда-то в прошлое. И единственный надежный мостик в это прошлое сидит напротив тебя и, похоже, думает в том же направлении. Постой, ты же хотел Федора о чем-то спросить… а, вспомнил».
— Скажи мне, Федор Ильич, ты вот при серьезной должности, уже заслуги и награды имеешь, а
