я скоро.
Седой ушел. Анюта снова взяла в руки меню, этакий фолиант в кожаном переплете, но открывать не торопилась. Она почему-то была уверена, что Седой опять ушел на переговорный пункт. Все-таки интересно: кого он так активно разыскивает по телефону? Погруженная в свои размышления, она не заметила, как за соседний столик присел молодой мужчина. Оглядевшись, он увидел, что Анюта медлит с изучением главного ресторанного документа, и обратился к девушке с просьбой одолжить его на время ее глубокомысленных раздумий. Некоторая фривольность молодого человека покоробила Анюту, и она уже хотела поставить нахала на место, но вдруг услышала, как тот прошептал: «Здравствуйте, Анюта!» Она озадаченно взглянула на мужчину, который протянул руку за меню и добавил таким же полушепотом: «Вам привет от Луганского». Дальше она уже не раздумывала. Мужчина буквально в течение полминуты просмотрел содержание меню и с благодарностью вернул кожаный фолиант, бросив на него выразительный взгляд. И хотя девушка готовилась к чему-то подобному, после взгляда молодого незнакомца ее сердце бешено застучало, а ноги похолодели. Воровато оглянувшись, она начала листать меню и между второй и третьей страницами обнаружила клочок бумаги. Осторожно взяв послание, незаметно сунула его за пазуху. Мужчина, зафиксировав движение, удовлетворенно вздохнул, подозвал пробегающего официанта и, исполнив легкое опьянение, заказал графинчик и закусить. Официант с отработанной гримасой вежливости попросил подождать. Молодой человек немедленно изобразил на лице неудовольствие, резко встал и, пошатываясь, вышел из зала.
Провожая его взглядом, Анюта вдруг ощутила какую-то легкость в душе и во всем теле. От недавнего волнения не осталось и следа. Вот когда она осознала себя участником большого и нужного дела, поняла, что о ней помнят и заботятся. И еще почувствовала некоторую психологическую уверенность в себе. Дважды за последние несколько дней — в квартире у Седого, когда она нечаянно вскрыла шкатулку с фотографией, и сегодня, при передаче послания Климова, — она испытала настоящие нервные потрясения, которые, как сказал бы философ, «имманентно присущи этому виду деятельности человека». В первый раз она находилась в шаге от провала, но судьба благоволила ей. Сегодня ситуацию контролировали местные контрразведчики, но Анюта об этом не знала, и ее трясло всерьез. Но именно такие оперативные коллизии и укрепляют психологическую устойчивость разведчика, особенно в самом начале. Без них профессионал не вырастет. Тут главное, чтобы такой психологический стресс не оказался для него последним, если противник вдруг окажется рядом…
Седой вернулся в ресторан вскоре после ухода связника. Судя по его внешнему виду и поведению, ничего у него не изменилось, номер в Москве опять молчал. Он тяжело опустился на стул. Тут же откуда-то выскочил официант:
— Прикажете подавать?
Седой взмахом руки выразил согласие и обратился к Анюте:
— Прошу извинения у прекрасной дамы, — он встал и поцеловал ей руку. — Надеюсь, вы не успели соскучиться?
— Успела, — произнесла Анюта, улыбнувшись Седому. — Но в награду за это вы обещали мне доложиться о результатах вашего важного дела.
Эдуард Петрович как-то устало хмыкнул:
— Видите ли, дорогая моя, нет пока результатов, поэтому и докладывать не о чем. Так что я ваш должник. Как появятся, так сразу же…
Подлетевший официант поставил на стол поднос, уставленный закусками. Седой недоуменно воззрился на него.
— А где? — он выразительно щелкнул пальцами.
— Так вы же сами сказали «попозже», — озадаченно ответил официант.
— Ах, да… ну что ж, даме рюмку муската, а мне сообрази графинчик водочки, — ласково одарил он официанта своей дежурной улыбкой.
К моменту, когда с эстрады зазвучала музыка, Эдуард Петрович уже заказал второй графинчик. Избегая укоризненных взглядов девушки, он опрокидывал рюмку за рюмкой, как бы не замечая окружающую действительность. Внезапно он огляделся и, найдя глазами официанта, поманил его пальцем. О чем-то пошептавшись, Седой передал тому денежную купюру. Анюта увидела, как официант затрусил к эстраде и передал деньги пианисту. Музыканты пошушукались, затем откуда-то из-за шторы появился солист ресторанного квартета. Прозвучали первые аккорды, и глубоким голосом певец с чувством запел «Среди долины ровныя». Седой вздрогнул, руки его беспомощно опустились на стол, из-под полуприкрытых век блеснули слезы. Анюта была поражена внезапной переменой, произошедшей с ним. От прежнего бравого, знающего себе цену донжуана не осталось и следа. За столом сидел простой, истинно русский мужик, ибо только русская душа могла вот так эмоционально воспринимать глубокую печаль и тоску этой песни, пьяной слезой обливаясь над словами «…мне родину, мне милую, мне милой дайте взгляд». И опять в душе Анюты ворохнулось недоумение: неужели этот русский мужик что-то затевает против своего народа? «Подожди, — ответила она себе. — Климов сказал: надо проверить. Ну и проверим… но ведь я уже сейчас чувствую, что он не враг. Может, запутался где-то на дорогах этой большой жизни, но душа у него не вражеская. Опять же вопрос: зачем они с Ольгой делали вид, что не знают друг друга? Есть, однако, во всем этом что-то странное…»
Певец закончил. Седой сидел, обхватив голову руками. Анюта, движимая жалостью, легонько потрясла его за плечо. Мужчина поднял голову и непонимающе огляделся вокруг себя.
— Эдуард Петрович, нам пора, — она еще раз ласково потрепала его, на этот раз по щеке. Седой наморщил лоб и пришел в себя:
— Прошу прощения, мадам. Пьян, как фортепьян, — и он театрально развел руками.
Комната, которую сняли на несколько дней Седой и Анюта, как две капли воды была похожа на тысячи подобных пристроек к домам обитателей Черноморского побережья, пополнявших свои семейные бюджеты за счет курортников. Четыре побеленные стены, небольшое окошко, кровати (сколько влезет), стол и стулья. Некрашеный дощатый пол у тех, кто это мог тогда себе позволить, в других случаях — просто земляной. Умывальник и уборная во дворе, там же готовилась пища на арендованном у хозяев керогазе, там же стирали белье и сушили его на веревках.
Войдя в комнату, Седой, поддерживаемый девушкой, снял пиджак и бросил его на стул, скинул туфли и рухнул на кровать. Анюта аккуратно повесила пиджак на спинку стула и неожиданно заметила на светлой ткани большое грязное пятно. «Надо бы застирнуть», — подумала она, но клочок бумаги, спрятанный за пазуху, обжигал ее тело, и она тихо вышла во двор. Вернулась Анюта быстро, взяла пиджак и с порога еще раз посмотрела на спящего мужчину. Он лежал, уткнувшись головой в подушку, тяжело сопел, периодически всхрапывая.
А в голове Седого, взбудораженной алкоголем, сменяя друг друга, одно за другим проносились видения из его прошлой жизни. Вот он, маленький мальчик, спотыкаясь, идет по лесной поляне и несет маме веточки земляники. Большая пчела села на одну из веточек, и, глядя на нее, он замер, начиная понимать, что мир велик и, кроме человека и собак с кошками, которые устроились в его жилище, в нем обитает такое множество живых существ, тоже чем-то занятых и куда-то спешащих по своим делам. И у них тоже есть маленькие детки, которых они любят и защищают от всяких врагов…
А вот, уже будучи постарше, стоит он с отцом и матерью в церкви, слушая певчих. «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», — поют певчие. Он не понимает смысла слов, ими выговариваемых, но поют они красиво. В церкви душно и жарко, ему хочется выйти, но мать бросает на него строгие взгляды, и он терпит, крестясь вместе со взрослыми: «Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…»
Большая зала. Бал с участием кадетов и учениц женской гимназии. Первые такты вальса. Вон та, с цветком в волосах… «Сударыня, позвольте? Как, уже ангажированы? Откуда взялся этот прыщавый хлыщ с набриолиненной головой? Ишь, блестит как блин масленый… варенья бы сверху на этот блин, да вилкой его… Сударыня, а краковяк? Тоже ангажированы? Миль пардон… Все, жизнь кончилась, иду в буфет, выпрошу у буфетчика коньяку, напьюсь и вызову этого прыщавого на дуэль…» Ave, Caesar, morituri te salutant! (Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть тебя приветствуют!)
Идущие на смерть… Это казаки, остатки роты пластунов и он, подпоручик, единственный из оставшихся в живых командиров. «Ну что, казачки, покажем германцу, как русские солдаты умирают?» —
