— Мне надо… туда, — обернувшись к Трофимычу, Анюта кивнула головой в сторону избы.
— Не велено пущать, отойди, — сурово проговорил охранник, но девушка, словно не слыша его, продолжала идти. Трофимыч ускорил шаг и уже был от нее в двух шагах. Ровно на таком же расстоянии от Анюты находилось крыльцо.
— Уйди, барышня, от греха подальше, — Трофимыч шагнул к девушке и вдруг оглянулся: — А где Васятка? Куды его черти уболтали?
Он посмотрел на Анюту, потом снова назад:
— Эй, Васятка, ты чего барышню-то бросил? А ну-ка, барышня, пойдем найдем его.
Он сделал еще шаг, протянул руку к девушке и в этот момент неожиданно заметил следы крови на ее руке. Анюта поймала его взгляд. «Кончат твоего дедушку сегодня, Трофимыч сказывал», — вспомнила она слова Васятки и не раздумывая нажала на курок. Возчик переломился пополам, сделал шаг вперед и повалился на ступеньки.
В избе в это время разговор как раз начал принимать конкретный характер. Услышав выстрел, унтер, держа на мушке Муромцева, шагнул к окну и глянул на двор. Не заметив лежащего на ступеньках Трофимыча, он перевел недоуменный взгляд на Муромцева. В следующее мгновение на пороге появилась Анюта.
— Кто стрелял, барышня? — унтер подозрительно уставился на девушку.
Анюта неопределенно пожала плечами. Она боялась глядеть на Седого, чтобы не расслабиться и не пропустить удобный момент для выстрела. Но если бы глянула, то не увидела бы на его лице выражения отчаяния или беспомощности. Наоборот, Седой уже выстроил определенный план выхода из создавшейся ситуации и был заряжен на его реализацию. То, что произошло в следующую минуту, повергло его самого в шок. Едва унтер, отодвинув Анюту, высунулся в дверной проем, как загремели выстрелы. Она нажимала на курок, пока не расстреляла все патроны. Нашпигованное пулями тело унтера рухнуло на порог, а Анюта, отбросив наган, доковыляла до скамейки, где с ней и случился истерический припадок. Седой что-то бессвязно говорил о том, что он обязан ей жизнью, просил, чтобы она простила его, старого самоуверенного дурака, а она рыдала и рыдала в полный голос, выплескивая нервное напряжение, накопившееся в ее душе за последние несколько месяцев.
Глава тринадцатая
— А этот ваш Климов — башковитый парень, оказывается, — неожиданно заключил Селиванов, выслушав рассказ Свиридова о том, как практически из ничего лейтенант вычислил абверовского посланца под «крышей» австрийского коммерсанта. — Я в свое время бумаги по Климову смотрел и, прямо скажем, составил другое мнение.
Свиридов тоскливо усмехнулся про себя: «Вот так у нас всегда. Ошибется где-нибудь хороший работник, и вот уже тянется за ним дурная слава из бумаги в бумагу».
— К сожалению, часто мы людей представляем только по бумагам, — с неприкрытой печалью произнес Федор Ильич. — А ведь сказано, по делам их узнаете их.
«В мой огород камушек, в мой, — отметил про себя начальник отдела. — А что это он такое дальше- то сказал? Интересно…»
— Хорошее выражение. Кем сказано?
— Не помню, в какой-то книге вычитал, — неопределенно пожал плечами Свиридов.
— М-да… — Селиванов помолчал. — Значит, точно Риммер опознал этого абверовца?
— Так точно. Правда, лично с ним он не общался, но видел среди руководителей.
— Да, ситуация… Что думаете делать? — начальник отдела вопросительно глянул на майора.
Свиридов вкратце доложил их с Климовым план. Селиванов молча оценивал услышанное. В сложившейся ситуации он не очень хотел влезать в детали. Завтра, по возвращении из командировки, заместитель наркома наверняка вызовет на доклад. И в первую очередь, спросит, как складываются дела на юге с германским агентом и приставленной к нему комсомолкой. Вот о чем должна голова болеть, товарищ начальник отдела. Хотя, с другой стороны, если план Свиридова не удастся и приезжий абверовец «расколет» Глебова, тогда… Спина старшего майора в мгновение ока стала влажной от одной мысли, что может произойти тогда.
— Ладно, действуйте, — с усилием выдавил он. — Ну а что там с нашей южной парочкой? — спросил он и внутренне сжался, ожидая ответа. Свиридов лишь понуро покачал головой.
— Понятно. В общем, если завтра к вечеру… вам ясно? — его равнодушный тон не мог обмануть Федора Ильича. — Вы свободны.
Свиридов вышел из кабинета. Едва за ним захлопнулась дверь, как хозяин кабинета поднялся и нервно прошелся по кабинету. Потом подошел к сейфу, открыл его и достал какую-то папку.
— Как там, говоришь, в книге-то сказано? «По делам их…» Знаем мы, из какой это книги, — Селиванов открыл папку и, проговорив: «Допускал высказывания религиозного содержания», сделал запись на листе бумаги. Закрыв папку, он подошел к шкафу, достал бутылку водки и со словами «Господи, прости нас, грешных» с ожесточением выпил рюмку.
Где-то за спиной мирно шуршало море. Вокруг слышались веселые голоса курортников, начинающих постепенно заполнять песчаные пляжи Черноморского побережья. Ощутимо припекало солнце, и, радуясь этому обстоятельству, самые нетерпеливые уже лезли в морскую воду. Анюта, устроившись на лежаке в купальном костюме, лежала с закрытыми глазами, подложив руки под голову. Утром они вернулись в тот самый южный город, из которого исчезли неделю назад. Седой почему-то не захотел возвращаться к старой квартирной хозяйке, объявив, что после обеда им предоставят шикарные апартаменты. А пока, сдав чемодан в камеру хранения, он предложил отдохнуть на пляже.
По правде сказать, Анюте было безразлично, куда идти. Шок от случившегося в лесу не проходил. В мыслях она снова и снова возвращалась в то страшное утро, когда судьба заставила ее взять в руки оружие и лишить жизни несколько человек. Один из них был совсем мальчишкой, а она его зарезала… как барана зарезала. Девушку передернуло, слезы подкатили к глазам. Да… одно дело выступать на комсомольском собрании, что ты готов защищать страну до последней капли крови, или самозабвенно петь песни о том, как лихо, если завтра вдруг случится война, будем мы рубать псов-атаманов, польских панов и прочих фашистов. И другое дело — самому выстрелить в живого человека. А если еще и серпом…
Все прошедшие дни Седой пытался успокоить ее, привести в прежнее состояние. Он постоянно повторял, что именно ей обязан жизнью, что теперь готов выполнить любое ее желание, тем более что они теперь сказочно богаты. От избытка чувств он даже предложил ей перейти на «ты», но она как-то не отреагировала на его предложение. Умом она понимала, что все сделала правильно, но душа колыхалась в подвешенном состоянии и не спешила возвращаться в прежнее положение. Уже пора взять себя в руки и подумать, как дать знать своим… а если у нее нет сил? Кто-то быстро подбежал сзади, улегся рядом и обнял ее за плечи влажной рукой. Она узнала руку Эдуарда Петровича.
— Такое прекрасное море, — прошептал он ей на ухо. — Жизнь прекрасна, и все это благодаря вам. И будет еще лучше. Анюта, прошу вас, забудьте вы все, как кошмарный сон.
— Я пытаюсь, — грустно ответила она, говоря в пустоту прямо перед собою.
— Ну как вас растормошить? Пойдемте в ресторан, в кино?
Анюта, глубоко вздохнув, повернулась к мужчине, приподнявшись на локте.
— Надолго мы здесь? — тихо произнесла она, и Седой искренне обрадовался, разглядев в ее вопросе искорку жизни.
— Не очень, — торопливо ответил он и добавил извиняющимся тоном: — Надо немного подождать.
— Ладно, — покорно пожала она плечами. — Раз такое дело, я бы в кино сходила.
— Ну вот, совсем другой разговор! Только сначала в море. Вы так и не окунулись после поезда, — и, взяв ее за руку, он увлек девушку к воде.
Афиша на подходе к кинотеатру сообщала о том, что нынче там демонстрировалась кинокартина
