вдвоем на улице с рабочим чемоданчиком в разгар рабочего дня, обративший на них внимание сразу бы смекнул, что эти двое водопроводчиков спешат на помощь пострадавшим квартиросъемщикам. Что «поглядка», что «повадка» выдавали в них мастеровых мужиков, как говорится, «от разводного ключа». А они и впрямь были мастерами высокой квалификации. Особенно тот, который постарше. Он почтительно слушал нового зама, но внутренне ощущал себя равным с ним. Так часто слушают нового начальника персональные водители, пережившие не одного сановного пассажира и знающие себе цену. Они слушают, согласно кивают, при этом думая о чем-то своем, зная наперед, как они будут исполнять указания начальства. Вот и этот пожилой уже чекист пережил не одного высокого руководителя. Они приходили и уходили, а он оставался и продолжал делать свое дело, потому что специалист был, как принято говорить, «штучный». Стоящий рядом с ним парень был на добрых пару десятков лет моложе, и опыта у него было поменьше. Несколько лет назад Старший по приходу новичка на службу стал у того наставником. Мало- помалу они притерлись друг к дружке и с тех пор работали вместе. В таком высоком кабинете Младший был первый раз, посещение его справедливо считал для себя большой честью и с внутренним восторгом слушал, что говорил этот лысеющий человек в пенсне и черном костюме, облегающем его начинающую полнеть фигуру.
— Операцию будете проводить на пароходе. Отбывает завтра в шесть вечера в Ригу, билеты вам заказаны. В Ленинграде получите инструктаж у майора Свиридова, вы его знаете.
Старший согласно кивнул. Замнаркома взял стакан с минеральной водой, сделал несколько глотков и продолжил:
— Ваш объект — чемодан дипломата, офицера германской разведки, так что будьте предельно осторожны, — замнаркома подвинул на столе фотографию Хайнцтрудера. Старший шагнул к столу, взял фото и, посмотрев, передал Младшему. Тот, также внимательно посмотрев на снимок, вернул его замнаркома.
— Дипломат негласно сопровождает мужчину и женщину, Свиридов покажет их вам при посадке. Мужчина — русский, работает на немцев, профессионал, очень осторожен. Женщина работает с нами, если возникнет необходимость, можете выйти с ней на контакт, но ее спутник не должен об этом знать, — хозяин кабинета снова глотнул воды. — И последнее. То, что я скажу, будем знать только мы с вами. Если вдруг вы не найдете в чемодане того, что мы ищем, спутник женщины должен оказаться в ваших руках и пояснить, где находится то, что мы ищем. Если после этого товар найдется, передадите товар нашим людям в Риге, они позаботятся о его возвращении. Мужчина как при положительном, так и отрицательном результате с товаром должен оказаться здесь, — замнаркома для убедительности показал пальцем где. — Живым. Ясно?
— Так точно, — ответил Старший.
— Это вы знаете латышский? — спросил хозяин кабинета, глядя на Старшего.
— Так точно, товарищ заместитель наркома, — подтвердил тот.
— Хорошо. Вопросы есть?
— Как быть с женщиной? — уточнил Старший.
Замнаркома сделал паузу, затем медленно, четко выговаривая каждое слово, произнес:
— Если товар найдется, получите дополнительные указания. Если нет, женщина должна исчезнуть в Риге.
Глава двадцать первая
Первое, что увидела Анюта, открыв глаза, — это несколько роз, стоящих на столе в банке с водой. Вчера вечером их не было. Значит, Седой уже на ногах и снова выходил в город. Рядом с банкой на столе лежала коробка из-под пирожных, которые Седой купил вчера днем на Невском в кондитерской «Норд». Пирожные были очень вкусные, и Анюта, не удержавшись, съела целых две штуки. Пирожки, торты и пирожные пока не сказывались на ее юной стройной фигуре, и она при удобном случае отдавала им должное. В комнате было тихо. Видимо, Эдуард Петрович, несмотря на ее опасения, где-то опять бродит, готовясь к отъезду. Анюта прикрыла глаза. Все-таки приятно, когда с утра на столе розы. В той жизни ей никто не дарил цветы по утрам. Она внезапно поймала себя на мысли, что уже поделила свою едва начавшуюся жизнь на ту, которая была до Седого, и на эту, которую она проживает сейчас. В той жизни у нее был Глебов… почему был? Он есть и сейчас, только где-то очень далеко, а другой мужчина — вот он, рядом. И ей с ним хорошо. Опять невольно напрашивалось сравнение с Михаилом. Мальчишка… до настоящего кавалера ему еще шагать и шагать.
В комнате что-то звякнуло. Девушка снова открыла глаза, чуть поднялась на локтях и увидела Седого. Он сидел на полу лицом к окну в брюках и расстегнутой рубашке, прижавшись спиной к тахте. Глаза были полузакрыты, но то, что он не спал, выдавала рука, слегка раскачивающая стакан с вином. Вчера там же, на Невском, он приобрел две бутылки своего любимого марочного массандровского портвейна, одна из которых стояла пустой у стены, а во второй, которая торчала между ног, оставалось меньше четверти содержимого. Если учесть, что вчера за ужином Анюта сделала несколько глотков и крепко уснула, а у него привычка пить вино смакуя, небольшими глотками, получается, он ночь не спал? «Понять можно, — подумала она. — Тоскует, душа не на месте. Но если его здесь так разбирает, что же с ним станется за границей?» В сердце шевельнулась тревога, и Анюта решила серьезно поговорить с ним. Попозже, когда протрезвеет. А пока, стараясь не нарушить его внутреннее уединение, она снова прилегла. Времени до отъезда было достаточно, можно было еще подремать.
Седой действительно провел ночь без сна, под утро совершив хазарский набег за цветами. Накануне очередного отъезда из России, да еще из Ленинграда-Петербурга (кто знает, может быть, последнего, в его-то годах и при его-то «заслугах» перед большевиками), воспоминания и так разбередили душу, а тут, как на грех, вспомнилась сибирская история… какой тут сон! Заливая солнечным крымским напитком вспыхнувшие в душе угли воспоминаний, перелистывая, как страницы календаря, годы странствий, сидел он на чьей-то чужой жилплощади (своей-то так и не обзавелся), глядел в окно на далекие равнодушные звезды и вспоминал…
Зачем он помчался с юга в Сибирь в девятнадцатом? Из-за своего авантюрного характера. Во второй половине 1919 года по планам руководителей Белого движения предполагалось нанести скоординированный удар по красным частям с целью их окончательного разгрома. На северо-западе готовился к решительным действиям генерал Юденич, на востоке — адмирал Колчак, а решающий удар с юга в сердце России — Москву — должна была нанести Добровольческая армия генерала Деникина. И действительно, к лету девятнадцатого года под Деникиным оказались Царицын, Воронеж, Курск… на очереди был Киев, а за ним Москва. Казалось, власть большевиков в шаге от пропасти. В столице в «Окнах РОСТА» бодрился Маяковский: «Деникин было взял Воронеж. Дяденька, брось, а то уронишь», но в сейфах некоторых кремлевских вождей уже были заготовлены паспорта на другие фамилии, а под руководством председателя ВЧК Дзержинского готовилась операция по оставлению в Москве тщательно законспирированных агентов ВЧК для ведения разведывательно-диверсионной работы, а в пригородах Москвы и Петрограда спешно оборудовались тайные склады с оружием. Уже территорию, захваченную деникинским войском, в кругах белогвардейского бомонда называли не иначе, как «государством царя Антона», но к концу лета ситуация начала медленно, но верно меняться в пользу красных. Необходима была координация действий. В этих условиях и отправили к Колчаку от главнокомандующего всеми вооруженными силами Юга России специальную миссию, в состав которой был по собственному желанию включен один из лучших боевых офицеров армии штабс-капитан Муромцев. Но по прибытии на место Муромцев своими глазами увидел, какой раздрай царил в так называемом правительстве Колчака. Как язвительно выражались некоторые записные войсковые шутники, «у каждого Абрама своя программа». Только не было евреев в этом правительстве. Свои, русские кадеты, монархисты, радикально левые и ультраправые — всяк тянул одеяло на себя, кто фанатично и искренне, а большинство так, по инерции, попутно приворовывая денежки. Не дано было знать штабс-капитану, что 10 августа 1919 года американский генерал Грейвз, ознакомившись с реальным положением дел в колчаковском правительстве, в своем донесении дал ему такую характеристику: «Правительство делится на две различные части: одна —
