пули, склонил низко голову.
Но тут штаб-трубача поддел Семивзоров:
— Видать, хлопец, ты из верующего сословия?
— Сдалась мне твоя вера!
— Привычный богу кланяться, и кажинной пуле бьешь челом, — напирал казак.
В голубоватой дымке осеннего полдня, далеко на горизонте, наши люди обнаружили движение какой-то конной колонны. С той стороны мы с часу на час ждали появления пятой сотни Ротарева. Чтобы поторопить уральца, навстречу полетел взводный Гусятников.
— Разрешите и мне, — попросился музыкант, — мой гудок долетит скорей, чем конь взводного.
Когда пришпоренный Стригунок, сердито взмахнув хвостом, унес на галопе штаб-трубача вслед за взводным, Семивзоров не без ехидства процедил:
— Как-никак, а подалее от жаркого места...
Вскоре до нас донеслись мощные звуки боевого призыва. Укрывшись от петлюровцев за кустами можжевельника, штаб-трубач, напрягая всю силу легких, вслед за сигналом «Тревогу трубят» подавал: «Всадники, двигайте ваших коней в поле галопом резвей». Вскоре послышался новый — «Скачи, лети стрелой». Казалось, что это был идущий издали, с авратинской стороны, ответный сигнал. Здесь, под Стетковцами, атакующие, изнемогая от крайнего напряжения, поняли, что, послушные воле трубы, несутся на помощь свежие силы.
И эти свежие силы в самом деле были уже недалеко. Сначала из-за рощи показалось несколько всадников, потом голова кавалерийской колонны. Сотник Ротарев, покрыв огромное расстояние, привел из-под Калиновки рвавшуюся в бой нашу пятую сабельную сотню. Казаки, заслышав знакомые звуки трубы, полетели вперед. С новой силой ринулись на Стетковцы все наши сотни.
Ротарев, взяв у казака пику, завертел ею над головой. Выбросив страшное оружие вперед, пронзил грудь бандита. Уралец, охваченный боевым порывом, горланил изо всех сил:
Запорожец заметил среди гайдамаков крупного всадника на сером коне. Спешившись, разрядил в него винтовку, целясь в знакомую ему смушковую папаху. После второго выстрела раненый Палий, поддерживаемый казаками конной охраны, скрылся из виду. Забрав остаток кавалерии — 20–30 бандитов и покинув свое войско на произвол судьбы, атаман ускакал на северо-запад, к Авратину.
Запорожец, выбив из седла Палия, бросился на коне в деревню. Здесь какой-то бандит выстрелом из-за плетня ранил в локтевой сустав нашего славного лякуртинца.
Эти финальные события так преломились в сознании поручика Доценко. Он пишет, что понемногу их «цепь сбилась в кучу. Началось торопливое отступление. Каждый понимал, что лишь активная оборона может спасти дело и жизнь. Встреченные огнем 300 винтовок и 7 пулеметов, красные повернули. Снова атаковали. Петлюровцы отдавали двор за двором, и наконец «москали» отогнали их от последней хаты... Конница атаковала обоз. О его судьбе узнали те, кому довелось вернуться в калишские лагеря... Отряд потерял тогда 180–190 человек...»
Все это верно, но поручик сильно преуменьшил цифры потерь...
Кончился еще один бой. На площади у церкви расположился боевой обоз. На санитарной тачанке, в гимнастерке с обрезанным рукавом, вытянув вдоль тела перевитую бинтами руку, лежал наш штаб-трубач. Его бледное, бескровное лицо словно светилось. Соседом музыканта оказался его «враг». Семивзоров, раненный в колено, находился в полузабытьи.
Объявив Афинусу благодарность, комиссар велел выдать ему комплект нового обмундирования. Музыкант, пошевелив головой, сощурил воспаленные глаза.
— Ну... если б это сказал Мишка Япончик... другой разговор... А вы, — Афинус с трудом шевелил пересохшими губами, — вы меня обратно понимаете за арапа... Чхал я на робу... Вот комполка хотели писать моей мамуне... Настрочите ей за сегодняшний день...
По дороге из Стетковцев на Матрунки Ротарев подробно рассказал нам о поведении музыканта в бою. Когда пятая сотня, двигаясь на зов трубы, сравнялась с кустами можжевельника, за которыми от бандитских пуль скрывался Афинус, конь трубача, охваченный общим порывом, увлек всадника. Тут преобразился и сам штаб-трубач. Дав волю Стригунку, он, подбадривая казаков, все время сигналил «Тревогу трубят». Вскоре пуля угодила ему в правое предплечье. Перекинув инструмент в левую руку, с распущенными поводьями, не переставая трубить, Афинус летел вперед, пока сотня не опрокинула бандитов. И лишь после этого, выскользнув из седла, он побрел к санитарам...
Малой кровью
Еще один дружный натиск — и банда, как стекло под ударом молота, рассыпалась на мелкие куски. Этот Подольский отряд «партизанско-повстанческой армии» Петлюры, предназначенный склонить под атаманскую булаву все южное Правобережье Украины, просуществовал всего двенадцать дней, считая и ту, закордонную жизнь. У нас же он продержался семь дней, а с момента встречи с червонными казаками — три дня.
Петлюровский «Рiдний край» сразу же сообщил: «Во время упорных боев тяжело ранен командир повстанческих войск Палий, что, однако, не помешало его помощнику подполковнику Черному захватить (!) Проскуров...»
В тот самый день, когда Подольский отряд диверсантов под ударами червонных казаков перестал существовать, командующий «партизанско-повстанческой армией» Тютюнник, сколотив на территории тогдашней Польши другой — Волынский отряд, обратился к Петлюре с трогательным посланием, копия которого была вскоре обнаружена у захваченных гайдамаков.
«2 ноября 1921 года. Село Балашевка.
Пану головному атаману.
После принятия решения о необходимости поднятия общего восстания на Украине, партизанско- повстанческий штаб решил выпустить два отряда.
Подольский. Начальник — командир 4-го конного Киевского полка полковник Палий. Численность — 880 старшин и казаков. В ночь с 27 на 28 ноября перешел Збруч.
Волынский отряд. Начальник — генерал-хорунжий Янченко. При нем ПП штаб и аппарат гражданского управления. Численность — 900 старшин и казаков. Начинает вооруженные действия 4 ноября.
В случае успеха должны быть готовы к переброске и остальные дивизии армии УНР.
Пане головной атаман! Я, все старшины и казаки, выступая на Украину, перед воротами родного края шлем вам свой привет, с твердой верой, что скоро увидимся на земле наших предков.
Генерал-хорунжий Тютюнник.
Пом. по военной части генштаба полковник Отмарштейн»[42].
Юрко Тютюнник, пресмыкаясь перед головным атаманом, полагал, что заключительные слова верноподданнического адреса золотыми литерами будут выбиты благодарной Украиной на мраморе храма Софии. Но земля предков отвергла тех, кто, поднявшись против трудового народа, продавал ее иноземцам.
...В бору под Матрунками как раз шла заготовка леса. Жалкие остатки разгромленного отряда Палия, сбросив с себя папахи и полученные из цейхгаузов Пилсудского рваные мундиры, вмиг преобразились в лесорубов. Но сами же крестьяне-лесозаготовители разоблачили их.
На поляну, где комиссар полка Климов рассматривал найденные среди дел палиевского штаба пустые грамоты кавалерам «залiзного хреста», всадники первой сотни сгоняли в кучу новоявленных лесорубов.
У одной из поленниц, прислонившись к ней спиной, стоял, с черными усиками на белом строгом
