другое? Кто, кроме Марины, мог навести его на след Бахарева? А если Ольга? А если Ольга и Марина?
В ответ на приглашение Птицына сесть она не сказала ни «здравствуйте», ни «благодарю». Она сразу выплеснула: «Спасите!» И больше не смогла сдержаться — к горлу подступил комок...
— Не надо, девушка, успокойтесь. Вот так. Я, простите, не очень понял вас: кого надо спасать? — Последние слова были сказаны вежливо, учтиво, но достаточно холодно.
Марина вопрошающе посмотрела на Птицына. Когда она шла сюда, то десятки раз прикидывала, как спокойно, размеренно будет повествовать обо всем: и о том, как ушла на фронт ее мама, и о том, как исчез в неизвестном направлении отчим, и о той страшной встрече в лагере военнопленных советского врача с начальником лагеря господином Эрхардтом, ее мужем, и о «туристе» Кохе, и о подарках отчима. Она расскажет и о странной статье Эрхардта, и о ее подспудно зревших подозрениях, о домогательствах Зильбера и легкомыслии Бахарева. Все было разложено по полочкам. И твердо решено было покаяться в собственной вине, объяснить, почему медлила, почему не пришла тогда, после встречи с «туристом» Кохом, вручившим ей подарки отчима. Но, как часто бывает в таких случаях, все заранее приготовленные слова в последний момент бесследно исчезли. Сейчас она ощущала дрожь голоса, удары крови в висках. А сердце билось так часто, что, кажется, вот-вот вырвется наружу. И когда она уже переступила порог приемной КГБ, ей почему-то казалось, что главное в ее визите — спасти Бахарева. Она так и начала свой разговор с Птицыным.
— Речь идет о близком мне человеке... Бахареве Николае Андреевиче, литераторе. Поверьте, речь идет о весьма достойном человеке. Иначе я не пришла бы к вам.
Сказала и запнулась, смутилась. «То есть как не пришла бы? Она все равно пришла бы сюда, и вовсе не потому, что Бахарев...» — Это она подумала. А говорить не могла. У нее закружилась голова, и она почувствовала странную слабость, охватившую ее после бессонной ночи.
А Птицын все так же вежливо, но холодно и строго продолжал:
— Вы не ответили на мой вопрос, товарищ Васильева, кого надо спасать: вас или упомянутого вами литератора?
Марина тяжело вздохнула и, глядя в упор на подполковника, отчеканила:
— И меня, и его. Я пришла к вам с повинной...
Птицын слушает с живейшим интересом. Он с удовольствием отмечает точность бахаревских характеристик, фиксирует: сейчас девушка, кажется, ничего уже не утаивает. Да, были у нее и сомнения, касающиеся отчима, были и проблески надежды: «А вдруг раскается во всем и вернется?»
— Я его сразу узнала... господина Зильбера... Он был с Альбертом Кохом, когда мы с ним встречались в кафе «Метрополь». Подозрения незаметно, исподволь закрадывались уже тогда. Я догадывалась, что это за туристы. Но сама себе не решалась признаться. Я старалась не слышать голоса разума, а может быть, предпочла игнорировать его. Вероятно, так было легче.
До сих пор она говорила спокойно, ровно, глядя прямо в лицо собеседнику. А тут вдруг сорвалась, опустила глаза, и голос задрожал.
— То был мой первый ложный шаг... А за ним второй... Мы возвращались всей компанией с вечера в медицинском институте. Бахарев предложил пойти в ресторан... в «Метрополь»... Все отказались. А я пошла... А потом случилось страшное... Непоправимое... Я это поняла позже... Не знаю, не знаю, что это было — случайность или преднамеренно задуманное... В ресторане появился Зильбер и пригласил меня танцевать... Я отказалась... Он снова пригласил... Коля настоял... И я согласилась. Мы танцуем, гремит музыка, а Зильбер нашептывает: «Вам привет от папы... Он очень скучает без вас. Я привез вам небольшой подарок господина Эрхардта». И я не успела опомниться, как он надел на мой палец золотое кольцо с бриллиантом, я так растерялась, что забыла про Николая, забыла, что он может заметить неожиданно появившееся на моей руке кольцо. Что я отвечу ему, если спросит: «Откуда оно взялось?..» За столом я перехватила Колин взгляд... пробормотала что-то невнятное, извинилась и вышла из зала... Спрятать кольцо... Боже мой, как это все гадко получилось... Я принесла его с собой, вот оно. — И Марина, достав из сумки кольцо, положила его на стол. — Оно не принадлежит мне. Делайте с ним то, что считаете нужным...
И сразу умолкла. Собиралась с мыслями, вспоминала. И продолжала уже неторопливо, тяжело.
— Во время танца Зильбер сказал, что имеет некоторые пустяковые поручения ко мне от господина Эрхардта. Я спросила: «Какие?» Он ответил: «Не стоит сейчас об этом». И тут же сообщил, что хотел бы показать мне статью отчима, опубликованную в одной из прогрессивных газет Запада. «Господин Эрхардт немного занимается литературой и немного политикой. Ваш папа тоже хочет бороться за мир против империализма и фашизма. Жизнь многому научила его... — И многозначительно добавил: — Конечно, средства борьбы бывают разные... А газету я вам принесу. Нам надо еще раз повидаться. Но у вас, кажется, не принято встречаться с иностранцами в гостинице...» И назначил свидание у памятника Пушкину.
Не знаю, какая неведомая сила заставила меня в тот воскресный день пойти на свидание с Зильбером. Потрясенная встречей в ресторане, я не спала всю ночь, а утром меня охватила страшная апатия, весь белый свет был не мил. Я все-таки отправилась на свидание с Зильбером... Почему? Не могу вам объяснить... Мы встретились у памятника Пушкину, а потом поехали в Архангельское. Гуляли. Обедали... Я не помню, о чем шел разговор за столом. Осталось лишь противное ощущение, что Зильбер пытается залезть в душу, узнать твои мысли, что есть у него какие-то мерзкие планы и он уже отвел тебе какое-то место в них...
И снова умолкла. И снова смотрит на Птицына отсутствующим взором. И вновь всплывают перед ней недавние встречи, беседы... Бородатый, скользкий Зильбер, непонятная Ольга с вечно деланной улыбкой... Марине надо сейчас все вспомнить, обо всем рассказать этому человеку, который так внимательно слушает ее. Обо всем, до мельчайших деталей...
...Архангельское... Ресторан... Зильбер с его разглагольствованием о России, о молодежи, о ее призвании идти во главе масс, бороться за справедливость, демократию и испытующе-выжидательный взгляд на Марину, на молодую парочку аспирантов, подсевших к их столу...
После обеда она попросила у Зильбера обещанную газету. Он изобразил на своем лице смущение: «Не обессудьте, проклятый склероз. Приготовил для вас газету и в последний момент забыл положить ее в карман». Позже она поняла: турист соврал. Газета — это всего лишь предлог, повод для дальнейших встреч. И действительно, он тут же предложил ей через два дня встретиться у Кировских ворот... Она и туда пришла — уж очень ей хотелось получить газету со статьей отца. Но было у нее еще одно важное дело. Марина попыталась вернуть Зильберу кольцо. «Я не хочу получать подарки от чужого человека и очень жалею, что приняла такой подарок тогда, в первый раз...» Зильбер усмехнулся, насильно сунул кольцо в карман ее пальто и стал поучать: «Вам никуда от этого не уйти... Вот вам газета, прочтите его статью, и вы поймете, что ваш отчим не так уж далек от тех, кто стоит на весьма прогрессивных позициях... И, в частности, коммунистов, покинувших свои родные дома, так называемые социалистические государства, чтобы на чужбине бороться за подлинный социализм, демократический социализм... Я не сомневаюсь, фрейлен Марина, и в вашей стране есть люди, молодые люди с горячим сердцем и светлой головой, которым придется по душе статья вашего папы... Да! Это так, есть... Не смотрите на меня удивленными глазами. Я читал статьи этих молодых людей... Я читал их там, у нас, где свобода печати... Я мог бы вам показать очень интересный русский журнал, который издают на Западе — «Грани». Вы нашли бы там прекрасные рассказы и стихи весьма уважаемых и весьма популярных у вас советских авторов, то есть людей, не имеющих возможности печатать свои произведения у себя дома. Это настоящие борцы за настоящую демократию... Я не политик, я ученый, но я есть гражданин. И не могу не преклоняться перед ними». Зильбер предложил ей: «Если фрейлейн пожелает, то будет получать этот русский журнал... Я знаю, что есть в Москве люди, которые с большим интересом читают это издание истинных борцов за новую жизнь в России». И стал рассказывать о программе неизвестной ей зарубежной организации русских эмигрантов. Запомнилось название: НТС — народно-трудовой союз. Она впервые услышала о союзе и о журнале. Но ей не трудно было понять, даже в зильберовской подаче, что это за народно-трудовой союз, а что это за «Грани».
— Зильбер настойчиво рекомендовал мне время от времени почитывать «Грани»... «Вы должны иметь широкий взгляд на окружающий вас мир, — убеждал он. — В «Гранях» вы найдете многое такое, что вам ни есть известно... Я от души желал бы, чтобы вы, фрейлейн Марина, прониклись тем, что мы называем дух
