благородство своего помощника — даже ему, начальнику, он не передал Марининых слов... Александру Порфирьевичу нетрудно догадаться, как тяжко ей об этом говорить. Ему бы сейчас пожалеть ее, посочувствовать, но он не имеет права.
— У вас будут еще вопросы?
— Да... И не один... Вы рассказали сейчас о неожиданном появлении Зильбера на ВДНХ. Но, согласитесь, чудес же не бывает... Ведь кто-то...
Марина встрепенулась и испуганно, громче обычного спросила:
— Что вы имеете в виду? Нет, нет, я не организовывала этой встречи. Вы должны мне верить. — И в голосе ее — отчаяние.
— Конечно, бывают и случайные стечения обстоятельств... Допустим... Но, может быть, случайность проявилась совсем в другом. Ну, скажем, вы случайно, без умысла, невзначай где-то обронили слово о ваших планах на воскресенье?..
Марина задумалась.
— Нет, я никому не говорила.
— Тогда разрешите еще вопрос: как вы считаете — Зильбер встречался с вашей мамой?
— Нет, категорически нет.
— Откуда такая категоричность?
— Я сама все рассказала маме. И все мои сомнения — идти к вам или нет — отпали после разговора с мамой. По ее настоянию я пришла к вам.
— А я-то думал, что вас привело сюда доброе чувство к другу... — Птицын улыбнулся, поднялся с места и подошел к Марине.
— Вы не улыбайтесь. — Она теперь смотрела на него снизу вверх. — Это все очень сложно. Вначале мне казалось, что только одна сила побудила меня прийти к вам — Бахарев. А теперь понимаю, что иначе поступить не могла... При любых обстоятельствах... Но разговор с мамой многое решил.
— Мы-то не хуже вас знаем, какая она мудрая, и сильная...
Марина поняла, что разговор закончен. Встала и спросила:
— Я могу идти?
— Да... Впрочем, задержитесь...
Птицын снял телефонную трубку, набрал номер.
— Как ваши газетные дела, Сергей Петрович? Так я и предполагал — тот же почерк. Благодарю за оперативность. А справку пришлите... Для документации...
И, уже обращаясь к Марине, Птицын сказал:
— Ну вот, еще одна ваша загадка разгадана. Могу сообщить, что газета со статьей господина Эрхардта — чистейшая фальсификация. Ловкая проделка, рассчитанная на простаков. В указанной газете за указанное число нет никаких сочинений господина Эрхардта. Газета с его статьей отпечатана тиражом в один экземпляр. Специально для вас... Вот так, товарищ Васильева. А теперь можете идти. До свиданья. Но нам, вероятно, придется еще раз встретиться. Будьте здоровы...
Как и следовало ожидать, незадолго до отъезда Зильбера Ольга снова вышла с ним на связь. В Архангельском, в тайнике она оставила для него письмо с закодированным текстом, фотокопия с которого лежала на столе Птицына. Медичка сообщала, что решила не рисковать и не посылать с Зильбером все собранное и подготовленное ею, так как скоро сама поедет на каникулы. Что касается математика, то, по некоторым сведениям, он выступал на ученом совете и частично признал ошибочность своей позиции. Но кое в чем продолжает упорствовать. В чем именно?.. Ольга надеется получить соответствующую информацию через близкого ей студента, который дружит с сыном профессора...
А еще через час в этом же парке появился Толстяк. Переваливаясь с боку на бок, он неторопливо приближался к заветной скамейке. Кругом тихо, ни единой души. Он присел на скамейку, углубился в чтение газеты, которую держал левой рукой, а слегка дрожащей правой шарил в тайнике. Все на месте, отлично! Сейчас он поедет на Белорусский вокзал, положит чемодан в камеру хранения. Вечером Зильбер — ему этот шифр известен — заберет чемодан. И делу конец... Завтра рано утром Зильбер улетит домой, и тогда Толстяк облегченно вздохнет.
В столь блаженном настроении он покидал парк, не подозревая, что завтра уже будет сидеть... перед следователем, и рассказывать, как летом служебные дела привели его под Можайск и в воскресенье, прогуливаясь по лесу, он набрел на веселый пикник молодежи. Его пригласили выпить рюмку водки, за ней вторую, третью... На гостеприимство молодых он ответил широким жестом — через час принес бутылку армянского коньяка, купленного в ближайшем кафе, и в состоянии крепкого подпития стал болтать об Одессе, о дружках, о своих связях и красивой жизни, которой он сейчас, увы, может предаваться лишь в мечтах... Так он познакомился с Ольгой и ее мужем... Супруги оценили «перспективность» неожиданного знакомства. Договорились о встрече в Москве. Там разговор был более откровенным. Толстяк почувствовал, что еще не все потеряно по части красивой жизни. Хозяева хорошо платили за выполнение казавшихся безобидными поручений. И он был вполне доволен своей ролью связного — этот тип уже давно жил по принципу: «деньги не пахнут». А новая хозяйка требовала расширять связи. Так появилась на горизонте дама из технической библиотеки научного института, о которой Ольга сказала: «Она нам пригодится...» Время от времени Толстяк получал подачки.
И вот последнее задание — газеты «Футбол», студгородок, тайник в Архангельском...
Толстяка арестовали вечером на Белорусском вокзале. Он не возмущался, не выражал удивления, негодования, хмуро посмотрел сперва на одного, потом на другого молодого человека, обронил перчатку, и сотрудник КГБ, подняв ее, сказал:
— Не надо суетиться... Вот вы и перчатку чуть было не потеряли... Разрешите помочь чемодан до машины донести?..
На следующий день, рано утром, Бородач улетел домой. А через две недели в КГБ поступило сообщение Ландыша — нашей разведчицы, получившей доступ в штаб-квартиру хозяев Зильбера.
Это была запись происходившей там беседы.
Бородач докладывал хозяевам итоги своей миссии в России. Операция «Футбол», по его мнению, осуществлена удачно. Новый связной Медички показал себя достаточно ловким и расторопным. Медичка успешно действует в соответствии с заданиями центра. С ее помощью операции «Футбол» удалось придать более широкий размах. В ближайшее время она прибудет на каникулы и доставит важные сведения. Несколько сдержаннее Зильбер говорил о возможностях дальнейших контактов со студенткой Мариной Васильевой. Однако и здесь усилия не пропали даром. При ее содействии удалось установить контакт с одним московским литератором. Зильберу удалось заманить его к себе в номер и за рюмкой коньяка они вели разговор на острые темы. Был у них разговор и о литературных делах. Характеристика, данная Зильбером литератору, вызвала повышенный интерес хозяев, в частности человека с протезом, он командует: литератор — друг Марины Васильевой и может повлиять на нее. Но это, конечно, не самое главное. Зильберу в упор был поставлен вопрос куда более серьезный?
— Считает ли господин Зильбер возможным в недалеком будущем установить контакт известного деятеля русской эмиграции с Бахаревым?
— Да, сэр! Я допускаю такую возможность. Хотя мой собеседник весьма уклончиво реагировал на соображения, туманно высказанные ему в этом плане. Но мне показалось, что если его новую повесть откажутся печатать в России, то Бахарев не прочь будет воспользоваться моими предложениями.
— Какими? Я попросил бы господина Зильбера подробнее передать эту часть разговора с Бахаревым.
— Слушаюсь, сэр. Я сказал ему, что, будучи ученым, человеком, далеким от политики, случайно оказался в достаточно близких отношениях с редакторами журнала русских эмигрантов «Грани», издаваемого в Мюнхене, и издательства «Энкоунтер» в Лондоне. И прокомментировал: «Об этом издательстве англичане говорят, что оно левее центра и во главе его стоит уважаемый поэт, воевавший когда-то на Гвадалахаре против Франко. И «Грани» и «Энкоунтер» охотно публикуют отвергнутые в России рассказы, повести, стихи...» Тут же я назвал Бахареву фамилии нескольких популярных в России авторов
