– Нисколько. Я упреждаю их новой дозой.
– Та-ак, – Янов задумчиво побарабанил пальцами о стол. – Я много читал о вас, мистер Леннон, и, думаю, много о вас знаю. Я смогу помочь вам. Но только при одном условии. Вы обещаете беспрекословно подчиняться мне в течении всего курса?
– Да, – с готовностью кивнул Джон.
– Месяцев семь-восемь, – уточнил Янов.
– Согласен.
– Тогда начнем прямо сейчас.
Джон кивнул.
– Раздевайтесь.
– Зачем? – удивился Джон.
– Догола и немедленно! И чтобы я больше не слышал от вас подобных вопросов!
Джон поспешно стянул с себя одежду и в недоумении встал перед врачом, опустив руки. Он был худ и неказист. Лохматая шевелюра, усы и отращенная недавно, скорее не из оригинальности, а от лени, клочковатая борода делали его похожим на гриб с бледной ножкой торса.
Янов скептически оглядел его.
– Ложитесь на пол, – скомандовал он.
«Он просто маньяк-гомосексуалист, – догадался Джон. – Ну и ладно…» И улегся на голый паркет, ощущая, как от холода кожа на животе становится гусиной. Он подумал, что должен чувствовать сейчас унижение. Но не чувствовал ничего.
– На бок, – уточнил Янов. – Вот, вот. Скрючьтесь, словно вы у матери во чреве. Не пытайтесь ничего вспоминать, это придет само… Так… Руку сюда… Закройте глаза и слушайте.
Джон опустил веки. Щелкнула ручка магнитофона, и раздалось какое-то утробное бульканье, поскрипывание… Звуки то нарастали, то становились еле слышимыми. Сквозь них стал проступать стук… Сердце?
Янов заговорил:
– Вы приготовились к рождению. Вы не знаете, что сделает с вами враждебный мир, как не знаете, что сделаю сейчас я. Вы боитесь, вам одиноко, но вы еще не знаете, что такое ненависть. Вы готовы выйти на белый свет, вы напрягаетесь, двигаете плечами и коленями. Вы готовитесь закричать. Закричать истошно, изо всех сил… Акушер уже давит на лоно вашей матери… – Янов упер ногу в бок Джона и нажал. – Вам больно, еще больнее… И вдруг…
И тут доктор окатил Джона холодной водой, и у того перехватило дыхание.
– Вы открываете глаза.
Джон подчинился, а Янов принялся нажимать на кнопку фотовспышки, держа ее прямо у него перед носом и настойчиво повторяя:
– Кричите. Кричите!
– И-и… – протянул Джон.
– Кричите же!!! – рявкнул Янов. – Вы родились! Орите, что есть мочи!!!
– Ау-а!!! Ау-а!!! – истошно завопил Джон и внезапно почувствовал, что с этим криком из его души выплескивается нечто темное и мерзкое. Он буквально осязал это! Он орал не менее двадцати минут. И замолчал только от удивления, когда понял, что обмочился.
– Вы восприимчивы, – похвалил Янов. – У вас пойдет. Завтра приходите с женой.
Первый же сеанс странной терапии преобразил Джона. Еще вчера при слове «музыка» он болезненно морщился, а сегодня, вернувшись от доктора в Титтинхерст, он тут же уселся за рояль, взял мощный мажорный аккорд и запел сочиненное в машине четверостишие так страстно, что насторожилась даже скептичная Йоко:
– Это будет новый альбом «Битлз»? – спросила Йоко, когда Джон, повторив эти строчки раз пятьдесят, остановился.
– Нет, – отрицательно помотал он головой. – К «Битлз» это не имеет никакого отношения.
Йоко одобрительно кивнула. А он добавил:
– Пожалуйста, позвони Дику Грегори. Я хочу, чтобы он делал мне массаж. Весь день. Я хочу попытаться обойтись сегодня без героина.
19
Когда мастер-запись альбома «Let It Be» была готова, «Битлз» неожиданно проявили к ней интерес и, откликнувшись на звонки Дебби, дружно явились в «Эппл». В том числе и заметно взбодрившийся Джон. Власти США, не очень-то довольные его миротворческими акциями, не продлили ему визу, вот он и вернулся в Лондон. Но доктора Янова он прихватил с собой.
И вот они уселись в павильоне, и Спектор включил магнитофон… Неожиданным было уже начало: не музыка и даже не счет – «раз, два, три», как в «Please, Please Me», а совершенно бессмысленная фраза Джона в стиле его абсурдных шуточек:
Но Джон от такого начала пришел в восторг и даже захохотал от удовольствия. Теперь, что бы ни следовало дальше, альбом ему уже нравился. Пол же, напротив, насупился. Его интересовала музыка, а не модернистские хулиганства. И музыка началась сразу за выкриком Джона. Это был огрызок песни Пола «Двое из нас», которую он когда-то забросил, посчитав неудачной:
К черновой записи этого фрагмента Спектор не добавил ничего, оставив его как есть. Обрывалась «песня» так же внезапно, как и начиналась. А затем вновь прозвучала фраза Джона: «Да, о'кей… Погодите… Раз, два, три…» По замыслу продюсера, все эти ухищрения должны были ввести слушателей в атмосферу репетиции «Битлз», и если это удастся, вся «лажа» будет прощена.
Но Пол не желал этого понимать. Он был вне себя: «Начать пластинку с какой-то бесформенной каши! Это профанация и позор!..» И он уже не был способен прочувствовать, как прекрасна была следующая песня – «Across The Universe»[151] Джона. Она была нежна и влекла фантазию в заоблачные дали. Услышав ее припев – буддийскую мантру «Джай Гуру Дэва Ом», Харрисон впал в благостный транс: наконец-то не он один в «Битлз» сеет с помощью музыки зерна мудрости Кришны… А его собственная песня «I, Me, Mine»[152] была так шикарно доработана Спектором с добавлением мощного органа и перемикширована, что обещала стать хитом.
Законченные, добротные номера перемежались с сырыми обрывками и репликами. Наконец, дошла очередь до песни Пола «The Long And Winding Road»[153]. От ее мелодии, окрашенной звучанием симфонического оркестра, щемило сердце, и Ринго даже зашмыгал носом… И тут Пол взорвался:
– Выключите, наконец, эту гадость! – заорал он.
Спектор, наблюдавший за ними, и тихонько пухнувший от гордости, не поверил своим ушам:
– Гадость?.. – переспросил он.
Пол, не дожидаясь, когда тот опомнится, сам прошел в рубку и остановил фонограмму.
– Как вы посмели?!! – напустился он на Спектора, вернувшись. – Женский вокал! Хор монашек! В «Битлз» никогда не было и не будет женского вокала!
– А мне понравилось… – сунулся было Ринго, но Пол грубо осадил его:
– Тебя не спрашивают!
Он снова повернулся к продюсеру:
– Немедленно перемикшируйте этот номер или снимите его!
– Нет, нет, – вмешался Джон, – ничего не надо менять. Отличный альбом, отличная песня…
