лица‚ и никакими ухищрениями он‚ искусный фотограф‚ не может добиться четкости на собственных портретах. Вроде бы‚ всё есть – и нос‚ и рот‚ и глаза‚ но чуть-чуть размыто: так и хочется лишний раз навести на резкость. Саша Терновский не любит свое лицо.
Он с детства увлекается фотографией‚ в кладовке при кухне оборудована у него лаборатория‚ и все ее стены‚ как обоями‚ от пола до потолка сплошь заклеены снимками, один и тот же его портрет‚ не в фокусе‚ размноженный в сотнях экземпляров‚ а поверху‚ бордюром‚ нацарапано тушью‚ с подтеками: 'Где вы купили такое лицо?' И посреди одинаково насупленных физиономий – узкий‚ вертикальный снимок Саши Терновского во весь рост‚ на пляже‚ в цветных сатиновых плавках‚ которые пошила мама: детские‚ неразвитые плечи‚ широкий таз‚ тонкие ноги‚ сутулая спина‚ как постоянное напоминание о самом себе‚ чтобы не забывал‚ смирял гордыню‚ философски относился к неудачам в личной жизни.
Саша Терновский пишет мрачные стихи про разбитую жизнь‚ несбыточные надежды‚ могильный тлен и хлад, и читает их всем‚ кто пожелает слушать‚ повергая в недоумение инженерно-технический состав серийно-конструкторского бюро машиностроительного завода. 'Как приятно в ночной тиши пить остатки своей души...' Однажды он чуть было не женился на поэтессе – тоненькой девочке с большими глазами‚ которая тоже писала грустные стихи‚ но в последний момент она вышла замуж за спортсмена-десятиборца‚ родила ему ребенка-великана и перестала не только писать стихи‚ но и слушать. Это случилось еще в институте и было первым ударом в его личной жизни‚ а таких ударов по сей день состоялось великое множество и‚ очевидно‚ будут еще‚ несмотря на лабораторию‚ сплошь заклеенную его портретами. А он лежит‚ как камушек, на дороге‚ подходи и бери‚ и если не взяли‚ то по недомыслию‚ потому что он готов полюбить любую женщину‚ которая сделает к нему только один шаг. И за бездетность с него не надо вычитать. Это несправедливо – вычитать с него за бездетность.
Саша Терновский живет вдвоем с мамой‚ по вечерам‚ после ужина‚ дружно забираются с ногами на диван‚ слушают Бетховена на допотопном проигрывателе‚ обмениваются впечатлениями. Его мама – женщина утонченная‚ неизлечимо болезненная – получает пенсию за убитого еще в финскую войну мужа‚ и этой пенсии‚ пока Саша учился‚ им не хватало на самое необходимое‚ но теперь он инженер‚ у инженера – зарплата‚ изредка – премия‚ и на необходимое им уже хватает‚ а на желаемое – нет. Все институтские годы Саша проходил в отцовских сапогах‚ галифе и кителе‚ а под кителем – ковбойка‚ на ковбойке – белый‚ крахмальный‚ пристегиваемый воротничок и полосатый галстук с гигантским узлом. Он был один такой на весь институт; всё время он был окутан иронией‚ как дымовой завесой‚ и под этой завесой сначала учился‚ теперь работает и не выйдет из-под нее‚ наверно‚ никогда. И всё время надо быть начеку‚ чтобы не прорвалась завеса‚ чтобы не сдуло ее в сторону‚ а то прорвется – и ты голый. Детские‚ неразвитые плечи‚ широкий таз‚ тонкие ноги‚ сутулая спина.
Саша Терновский любит докапываться до основы‚ до того места‚ откуда всё начинается. Где другой проскочит на скорости мимо‚ Саша непременно зацепится. Еще в школе задумывался над непосильными вопросами‚ ставил в тупик учителя истории‚ читал Ницше‚ делал заметки на полях косым прыгающим почерком: 'Правильно'‚ 'Нет!'‚ 'Сволочь...'‚ 'Вот он‚ фашист!' 'Гитлеровец! Бей гадов!!' Когда изучали 'Вопросы языкознания'‚ теоретическую работу И. В. Сталина‚ когда все факультеты старательно обсасывали тонюсенькую брошюрку‚ дружно обругивали неизвестного им доселе академика Марра‚ отложив в сторону другие науки‚ вот тогда Саша и задал на семинаре свой вопрос‚ повергший преподавателя в священный ужас: 'А что за срочность такая? Неужто в техническом институте изучать больше нечего?' Спасибо преподавателю‚ оставил без внимания кощунственную выходку‚ а то бы‚ как миленький‚ вылетел Саша из института и неизвестно куда бы еще залетел. А многие в группе даже не поняли его вопроса. Сказали – изучай‚ они и изучали. А почему‚ зачем – в голову не пришло. Подумаешь‚ проблема. Как изучили‚ так и забыли.
Саша Терновский – человек неуравновешенный. У него никогда не поймешь‚ что будет через минуту. Да он и сам этого не знает. После школы Саша решил стать кинооператором‚ и на экзаменах в институт ему достался снимок 'В жаркий день'. Он посадил актрису на стул‚ вплотную подтащил фонари и два часа мудрил с ними‚ устанавливал свет. Уже все сделали свои снимки и пошли проявлять пленку‚ уже ассистенты грубо намекали абитуриенту на его неспособность‚ а он ворочал и ворочал фонари‚ и актриса прогрелась‚ пропотела‚ на нее было страшно смотреть‚ потому что на улице стояла жара – тридцать градусов в тени‚ а под фонарями – все пятьдесят. 'Пить!..' – хрипло прошептала актриса‚ закатывая глаза‚ и ей дали стакан воды. Сашин снимок 'Первый глоток' потряс всё жюри. Казалось‚ перед ним открылись желанные двери‚ но он срезался на собеседовании‚ высказав свои взгляды на кинофильм 'Кубанские казаки'‚ чего не требовалось не только от будущих операторов‚ но даже от будущих режиссеров. Он не хотел‚ не желал этого‚ он понимал‚ что делает глупость‚ но нервная система в который раз не поддалась регулировке‚ и он наговорил гадостей всем членам комиссии вместе и председателю в отдельности.
С горя Саша поступил в технический институт‚ после второго курса они поехали в военные лагеря‚ и здесь его нервная система развернулась в полную силу. Вместе со всеми он погрузился в теплушку‚ – девять человек на наре‚ семьдесят два на вагон‚ – и по дороге лихо‚ не хуже других‚ пил теплую водку‚ сидя по-турецки в тесном пространстве между нарами‚ запрокидывая голову и стукаясь затылком о верхние доски. Лихой воин‚ бывалый солдат‚ почти герой. В первую же ночь ему надоело спать в тесноте‚ по команде поворачиваться на другой бок‚ и он с комфортом развалился на полу‚ подложив под голову чемодан. Дома он вечно страдал от бессонницы‚ от шума машин‚ – нервозное дитя большого города‚ – а здесь сладко спал на голых трясущихся досках‚ под грохот и лязг колес‚ а утром ребята перешагивали через него и не могли добудиться. Такая у него странная нервная система‚ которая чувствовала себя превосходно на голом теплушечном полу.
На третьи сутки они приехали на место. Из Москвы‚ из столичного института‚ первый раз в этот город: на вокзале им приготовили торжественную встречу. Подошел поезд‚ грянул оркестр‚ распахнулись двери теплушек и посыпались на перрон грязные‚ чумазые‚ оборванные столичные студенты. И только один человек сошел с поезда в парадном костюме‚ при галстуке. Это был Саша Терновский‚ потому что представление о военной службе было связано у него с девушками‚ которые машут платочками проходящему отряду. Прямо с вокзала‚ срочно изменив распорядок встречи‚ их повели строем в баню. Оркестр играл 'Марш нахимовцев' – 'Простор голубой‚ земля за кормой...'‚ студенты пели и лихо‚ по- разбойничьи‚ подсвистывали‚ а на тротуарах и в окнах домов недоумевали местные жители‚ и девушки в том числе‚ кто это такие и куда их гонят. Если заключенные‚ то почему они поют‚ а если вольные люди‚ то почему они так одеты.
После бани им выдали обмундирование – х/б‚ б/у. Хлопчатобумажное‚ бывшее в употреблении. У Саши Терновского галифе висели сзади мешком‚ гимнастерка торчала дыбом‚ из широких голенищ выползали на свет серые бязевые портянки. Они маршировали по жаре в противогазах; брали штурмом высоту 'Песчаную'‚ ориентир – отдельно стоящее дерево; при всяком перекуре заваливались спать в тенечке в пыль‚ в мусор‚ в невообразимые колючки; строем маршировали в столовую‚ где на крашеных столах стояли кастрюли с кашей‚ залитой сверху коричневым жиром неизвестного происхождения‚ и миски с брусками вареного свиного сала: мало кто мог это осилить; с песней ходили в кино на 'Фанфана-Тюльпана'‚ приспособленного для солдат‚ укороченного‚ без пикантных сцен‚ так что с трудом проглядывал сюжет из-за многочисленных сокращений; пили чай с подсыпанным в него порошком – бромом‚ что ли? – чтобы солдатам легче было переносить воздержание‚ а солдаты тоже не дураки‚ за неделю до увольнения переставали пить чай; и наконец Саше Терновскому перед строем объявили благодарность за образцовое несение службы. На другое утро он сбежал в город‚ в самоволку. Так захотела его нервная система,‚ а он с ней никогда не спорил. За самоволку он заработал наряд на кухне и целые сутки неторопливо мыл жирные алюминиевые миски‚ невозмутимо выгребал из них остатки еды‚ не разгибая спины‚ окутанный паром‚ над железным лотком с горячей водой‚ под торопливые понукания голодных солдат‚ которым не хватало посуды. И его нервная система даже получала от этого некоторое удовлетворение.
И еще раз она сработала совсем недавно‚ в ночь под Новый год. Вдруг ни с того‚ ни с сего Саша Терновский захандрил‚ заперся в лаборатории‚ поставил пластинку с дикой музыкой‚ – на рентгеновской пленке с проглядывающим на просвет скелетом‚ – и слушал ее весь вечер. Она шумела‚ трещала‚ издавала непотребные звуки‚ а Саша молча кривлялся в такт музыке‚ дергал руками и ногами‚ и сотни лиц с нечетким изображением пристально глядели на него со стен. В двенадцать часов ночи он вошел в туалет и с первым ударом курантов дернул за веревку смывного бачка 'Эврика'.
– Ребятушки‚ – говорит Саша Терновский‚ – а ребятушки... Плохо наше дело. Не выпить ли по такому
