– У меня уже есть внуки.
– Ну и что? – Берет за руку‚ тянет его к столу: – Мама‚ мама! Я дедушку нашла...
Вот и приключение, короткое‚ но приятное.
Мама пеленает на столе младенца. Посреди выставленного угощения. Мама говорит без интереса:
– Она уже приводила в дом брата‚ сестру‚ еще брата. Скоро заведет себе нового папу.
Папа напевает, пощипывая гитарную струну:
– Прорезались зубки у бабки… Дом в этажах – жизнь в кутежах. За дедушку следует выпить.
Стоят бутылки на столе. Разложена закуска. Подрумянивается мясо на шампурах. Благодушествует компания. 'Живем как привыкли. Как привыкли, так и живем. Не нравится – отойди'.
– Я не пью‚ – предупреждает Шпильман.
– И не надо. Нальем пару стаканов‚ и будет. Шутка.
Чокаются. Опрокидывают. Закусывают.
– У дедушки отпито. Но у дедушки не допито. Все загружаются – он не загружается. Вот за что их не любят.
– Мама‚ – просит Пиноккио. – Можно он у нас будет жить?..
Пьют. Разговаривают. На иврите с ошибками:
– Сидим в гостях. Выпиваем-закусываем. А за окном Бейт-Джалла. Они на виду у нас‚ мы на виду у них. Та-та-та-та... – застучало. Вроде на кухне. 'Это холодильник?' – спрашиваю. 'Это они стреляют'‚ – отвечают. Сидим – выпиваем. Та-та-та-та... 'Это стреляют?' – 'Это холодильник'.
И снова гитарный перебор:
– Не хочу я чаю пить с голубого чайничка. Не хочу тебя любить‚ МВД начальничка...
Понять невозможно.
12
Звонит телефон. Теща-прелестница укоряет:
– Забыл старуху?
– Белла, не обижайся.
– Это у нас семейное, Шпильман. Никто не умел обижаться. Глубоко и надолго. Это мое несчастье.
– Счастье это твое…
Белле неприютно в четырех стенах, а потому интересуется:
– Шпильман‚ ты где теперь?
– На море.
– Гуляешь?
– Понемногу.
– Женщины на тебя поглядывают?
– Не без того.
– Тебе достался хороший характер‚ зять мой. В тебя трудно не влюбиться... Шауля помнишь?
– Еще бы!
– Когда его хоронили, явилась другая семья. Стояли в сторонке, хлюпали в платочки: жена, сын с дочерью, о которых не подозревали. Встретились потом две вдовы, выпили чаю, попросили по очереди: 'Расскажи о нем, мне неизвестном'.
– К чему это, Белла?
– В Шауля тоже влюблялись. Кто ни попадя.
– Белла, ты мне льстишь…
Шелк белый – узор сиреневый. Пришла‚ как проходила мимо. Сказала‚ как поздоровалась:
– Номи.
– Шпильман.
Помолчала‚ словно повторила к запоминанию. Она одного роста со Шпильманом‚ и это его устраивает. Остается лишь неувязка с именем; имя существует отдельно от этой женщины‚ недостает долгого 'о-оо'‚ раскрытия потаённых глубин – ему это мешает.
Компания у мангала смотрит вослед‚ дружно повернув головы. Звон стаканов. Бурный гитарный аккорд:
– Какая мамка!..
Проходят по кромке воды‚ улавливая несмелые струйки свежести. Находят скамейку в отдалении. Садятся. Смотрят друг на друга, строгие и притихшие. Стеснительность‚ одоленная за жизнь‚ готова возвратиться заодно с морщинами‚ прогалом в шевелюре‚ с дряблостью мышц‚ и это требует понимания. Крупица удачи достойна убережения‚ но Шмельцер уже на подходе; надвигается по берегу посреди играющих детей‚ плотоядный и ухмылистый:
– Девочки! Крошечки! Подрастут – и в дело...
Стоит перед ними. Похохатывает. Обдает духотой тучного тела. У Шмельцера проклевывается с утра козлиная бородка. Узкий, тонкогубый обрез рта. Клювовидный нос над жидкими усиками. Кожа лица в желтизну. Выступающие лобные кости – зачатками сатанинства.
– Чувства к вам на пределе моих возможностей. Будем расхваливать совершенства по мере их узнавания, тру-ри ру-ри-ра...
Она выслушивает‚ опустив голову, отвечает без возмущения:
– У всякого хамства должно быть свое приличие.
– Шмельцер‚ – просит по-хорошему Шпильман. – Не по душе мне твои мелодии‚ Шмельцер. Пошел вон!
Оседает от неожиданности:
– Неосмотрительно‚ хареле‚ неосмотрительно. Ежели затеваешь войну‚ проверь прежде запасы лозунгов на складах‚ глубины ненависти в сердцах‚ выбери неустрашимого героя‚ подготовь для него пару амбразур... Шпильман, ты для меня умер!
Этого человека надо обидеть‚ и сильно обидеть‚ чтобы выказал нутро. Уходит прочь‚ как на вывихнутых ногах. Со спины заметно‚ какие слова произносит‚ с какой яростью.
– Вот уж не ожидала…
– Я тоже.
Журчит из приемника по соседству: 'Хамас принял на себя ответственность... Трое погибли. Двое при смерти. Десятки в шоковом состоянии...'
– Мои клиенты‚ – поясняет женщина. – Страхи. Бессонницы. Истерики.
– А если нет взрывов‚ с кем имеете дело?
– Взрывы бывают всегда. Только их не слышно. Работаем. Восстанавливаем гармонию в душах. Порой они соскакивают в иной мир – этим занимаются психиатры.
– Мир иных гармоний – это замечательно!.. Зачем их трогать? Что можно предложить взамен?
– Иных гармоний не бывает.
– Как знать‚ – говорит Шпильман. – У меня был сосед‚ который ложился в постель и засыпал с улыбкой на лице. Просыпался под утро – улыбка еще держалась. Жена забеспокоилась‚ отправила мужа на лечение: улучшение есть – улыбки нет.
Вступает Моцарт. Начало сороковой симфонии – опошлили‚ поганцы! Отвечает без теплоты в голосе:
– Сижу у моря. Разговариваю. Мой доклад завтра.
Вот телефон‚ который изобрели ревнивцы. Вот женщина‚ прекрасная видом‚ закрытая на сто замков‚ – не достучаться‚ не взломать затворы‚ не утянуть за собой в наготу молчания. Можно‚ конечно‚ попытаться‚ но где взять большую любовь и великое терпение‚ чтобы нежно‚ бережно‚ по обожженной коже?..
Шпильман говорит‚ как расшифровывает письмена:
– Дух противоречия повышен. Чувство привязанности подавлено. Приручаемость под сомнением. Женщина категорических взглядов и оценок – с таким характером не войти в детство.
Бывают слушающие и бывают говорящие – она слушает.
