когда-то, но она переехала, и я решил: какого черта, и поболтался немного по округе, — вот это и навело меня на Пса. Дети были на пикнике воскресной школы, а я дремал на заднем сиденье. Потом подошла жена пастора и увидела, что я не пьян, но пастор тоже там был, и они меня пригласили. Я подъехал к пикнику, и все меня приняли как своего. Так вот, детишки играли, я услышал про пряники и догадался, что Пес из Колорадо».
Последняя страница письма пугала не меньше. Взяв детские мелки, Джесси нарисовал передки «линка» и Мисс Молли. Из-за «портрета» Мисс Молли выглядывал хвост, вероятно, Картошки, а в центре картинки красовалось надгробие с надписью: «ПОКОЙСЯ С МИРОМ ПЕС ДОРОГИ».
Но никаких детишек не было. Джесси не ездил в Колорадо. Джесси ухаживал за своим кладбищем и держался поближе к дому. Джесси играл в притворяшки, или Мэтт Саймонс солгал, а у Мэтта не было причин лгать. Что-то очень, очень нехорошее творилось с Джесси.
Помочь было нечем. Я тянул лямку и писал по письму раз в месяц или полтора, делая вид, будто все в порядке. Я писал про то, что мы будем делать, когда я вернусь, и про «крайслер». Может, смысла тут особого не было, но Джесси многое для меня значил.
В конце апреля пришла открытка, на сей раз из Хавра.
Самая обычная почтовая открытка. Без картинки.
В мае написал Мэтт. В основном о собственных планах. Он с головой ушел в расширение дома, пристраивал еще пару комнат. «Мы с Нэнси не хотим заводить детей прямо сейчас, — писал он, — но когда-нибудь попробуем». Письмо у него получилось бодрое, с дыханием весны.
«Я едва не забыл о главном, — говорилось в нем. — Джесси родом из-под Боулдера в Колорадо. Его родители давно умерли, — по иронии судьбы погибли в аварии. Мать была школьной учительницей, отец — библиотекарем. Эти люди, жившие такой тихой жизнью, каким-то образом произвели на свет буянов, вроде Джесси и его брата. Таковы сухие факты.
Эмоциональная сторона настолько сложна, что ее не изложишь на бумаге. По сути, я сам не доверяю тому, что знаю. Когда приедешь следующей весной, обговорим».
Письмо настроило меня на грустный лад и вывело из себя. На грустный лад, потому что женился не я, а из себя я вышел, оттого что Мэтт сомневался, будто я сумею держать рот на замке. Потом я передумал. Мэтт себе не доверял. Я поступил, как джентльмен, и послал ему и Нэнси симпатичный соусник на свадьбу.
В конце июля пришла еще одна открытка от Джесси.
Тянулось лето. Невзирая на войну, флот распустил «несущественный личный состав». Я отдал ему четыре года, и меня назвали «несущественным». Дни дросселировали, как мотор тяжеловоза с забитыми инжекторами. Случилось одно хорошее. Мой бывший босс передислоцировался на окраину города и открыл свое дело, стал торговать комбайнами и запчастями к ним. И тут же написал, как ему нужен механик по дизелям. Меня переполняли надежды и темные мысли.
В сентябре я стал ветераном, которому полагалась заморская ленточка, потому что работал на кораблях, которые потом куда-то уходили. Теперь я мог вступить в клуб «Легиона» {15}, что, вероятно, следует считать наградой, ведь у них лучший бильярдный стол в округе.
— Господа, — сказал я ребятам в ремонтной, — Богом клянусь, ваше общество — отрада для души, и никогда не заявляйтесь в Монтану, потому что она разбивает сердца.
Мы с «крайслером» рванули, как щенки.
Проще было доехать до Солт-Лейк, потом подняться к Хавру, но меня гнали смутные идеи. Я свернул на восток на Лас-Крусес, потом дернул на север в Боулдер с мыслью проследить путь Джесси. «Крайслер» гудел и жрал дорогу. Когда я добрался в Боулдер, затея показалась безнадежной. Слишком много народу. Я даже не знал, где начинать спрашивать.
Самого себя дурачить нетрудно. За Боулдером меня осенило, что все это время я держал курс на Шеридан, и даже не на Шеридан, я держал курс на девушку, которая улыбнулась мне четыре года назад. Я нашел ее в скобяной лавке, и никаких колец у нее на руках не было. Я немного покраснел, потом вышел на улицу перевести дух. Я вспомнил, как Джесси тянул сколько требовалось, когда покупал «линк». Похоже, и тут уйдет сколько-то.
Мои карманы были полны денег за расчет и неиспользованные увольнительные. Я поселился в десятидолларовом мотеле. Три дня улетели на знакомство, а потом мы пошли в кино и ужинать. Ее звали Линда. Ее отец был мормоном. Это означало год ухаживания, но от Монтаны до Шеридана не так уж далеко.
Надо было вернуться домой и найти работу, что осчастливило бы мормона. В субботу вечером мы с Линдой сходили на старый фильм, который уже однажды смотрели, но на сей раз держались за руки. Перед домом она меня поцеловала, один раз и очень нежно. Это возместило все тяготы в Сан-Диего. Это дало мне знать, что я снова среди своих.
Через центр я ехал, распаленный всякими мыслями. Спать было слишком рано, а пива мне не хотелось. На окраине притулилось захудалое кафе. Я решил перекусить пирогом и кофе.
Пес тут побывал. Но надпись едва читалась, словно стену оттерли. Сверху красовалась еще одна:
Кафе было сонное. У стойки дремали несколько стариков. Четверо молодых механиков за столиком обсуждали нагнетание топлива. Старики зевали и мирились с их болтовней. По стенам висели выцветшие снимки старых гоночных машин. Парни сидели под фотографией «блюберда». Эта машина установила рекорд скорости по проселку — 301,29 мили в час. Я понял, что попал в кафе гонщиков, и, похоже, они собирались тут очень и очень давно.
Официантка была седеющей и степенной. Над стариками она квохтала так же, как над молодыми. Глаза у нее были, как у человека, знающего, что такое дальние горизонты, что такое ветра, и пожары, и тяжкие времена, знание всего, что или ломает людей, или наделяет мудростью. Лет через двадцать такое выражение, наверное, будет у Мэтта Саймонса. Я попытался представить себе, какой будет Линда, когда ей стукнет столько же, сколько официантке, и картинка мне понравилась.
За стойкой висели фотографии гоночных машин, а по обе стороны двери — обычных моделей. Переиначенные для ралли автомобили пятидесятых ревели подле тачек с форсированным мотором. Стену украшали снимки очень и очень серьезного железа. Среди них я увидел «голден хоук». Подойдя поближе, я разглядел в уголке фамилию «Стилл» — почерком Пса. Что тут такого страшного, но…
Когда я вернулся к стойке, меня трясло. Прямо передо мной симпатичный старикан попивал кофе. Костяшки пальцев у него были ободраны тысячами соскользнувших гаечных ключей. Смазка глубоко въелась вокруг глаз: так бывает, если годы и годы кожи не касалось мыло. Сразу видно, он был надежным малым. Глаза у него были ясные, как у ребенка.
— Простите, что беспокою вас, мистер, — сказал я. — Но вам известно что-нибудь про тот «студебекер»? — Я указал на стену.
— Ты меня не беспокоишь, — ответил он. — А когда начнешь, скажу.
Он постучал себя по виску, словно ставя на место шестерню, затем стал перечислять характеристики мотора в «студе».
— Я говорил про его владельца.
Старику, наверное, понравилась моя стрижка, короткая. Ему понравилось, что меня правильно воспитали. Молодежь редко обращает внимание на стариков.
— Ты все еще меня не беспокоишь. — Он повернулся к официантке. — Сью, — позвал он. — Джонни
