рядом со стоящими машинами. Но иначе плохо для бизнеса. Он расчистил отдельный участок и делал вид, что это кладбище исключительно для иностранного железа.
«А Майк Тарбуш запил, — сообщал он. — Печальная весть: мы похоронили Джудит».
С «мерком» у Майка никаких забот не возникало. Джудит вела себя, как истинная леди, пока Майк не перевернулся. Однажды ночью он чересчур резко сдал и въехал задом в растяжку вышки электропередач. Это была единственная авария с кувырком, которая произошла на скорости двадцать миль в час.
«Майк никак не уймется, все об этом говорит, — докладывал Джесси. — И Пса он тоже не поймал, но постоянно пытается. Он купил усиленный «олдс» пятьдесят седьмого, который назвал Салли. Вони от нее хоть отбавляй, и выглядит она, как корова».
Дом казался очень далеким, хотя до него было не больше тридцати шести часов — для того, кому не лень покрутить баранку. Я мог взять увольнительную и махнуть домой, но знал, что лучше не надо. Вернувшись, я, скорее всего, там и останусь.
«Джордж Пирсон из магазина собачьего корма заявил, что подаст в суд на Картошку. Хочет установить отцовство, — писал Джесси. — Щенки забавные и как выплюнутые — Картошка».
Тут до меня дошло, почему я тоскую по дому. Конечно, я скучал по родным краям, но еще больше я скучал по людям. Дома все друг другу важны и всех знаешь по именам. Когда кто-то разбился или убился, тебе жаль. В Калифорнии никто никого не знает. Просто сметают битое стекло и живут дальше. Я надеялся, что приживусь. Я получил чин и обзавелся машиной богачей — «крайслером» пятьдесят седьмого с гидравликой, но не мог к нему привыкнуть.
«Не бери в голову, — посоветовал Джесси, когда я написал про встречу с Псом Дороги. — Я уже слышал: есть малый, который выглядит, как я. Иногда такое случается».
Больше он об этой встрече не упоминал.
Шестьдесят третий заканчивался вполне счастливо. Мэтт Саймоне прислал письмо. Сэм Уиндер купил большую рождественскую открытку, и все подписались с пожеланиями. Даже мой старый босс с заправки: «Счастливого Рождества, Джед! Держись подальше от заграждений». Мой босс был не в обиде, что я уехал. В Монтане парню дают свободу выбирать, чего он хочет.
На Рождество шестьдесят третьего Джесси был счастлив необыкновенно. К нему переехала девушка по имени Сара. Она работала официанткой в кафе, и письмо у Джесси вышло довольно короткое. В этом году он похоронил двадцать три машины и прикупил соседний участок. Он заказал настоящий гранитный памятник для Мисс Молли.
«Сью-Эллен — просто душка, — писал он про «линк». — Этот памятник весил, наверное, тонну. Мы едва не погнули заднюю ось, пока везли его со станции».
С Рождества шестьдесят третьего до января шестьдесят четвертого прошло лишь несколько дней, но за это время удача от Джесси отвернулась. Его письмо было для меня реальнее всех дизелей Сан- Диего.
Каждую страницу он обвел черной рамкой. Письмо начиналось неплохо, но катилось под уклон.
«Сара уехала, переселилась в съемную комнату, — писал он. — Наверное, просто со мной не справилась». Он не объяснил, в чем дело, но я своим умом дошел: надо думать, Сара «не справилась» не только с Джесси, ее достала жизнь с ним, двумя его кошками и двумя собаками в фургончике десять на пятьдесят футов. «Думаю, она по мне скучает, — продолжал он, — но, полагаю, ей придется смириться».
А дальше письмо стало совсем ужасным: «Из Канады объявилась стая волков. Старика Картошку они утащили, и глазом не моргнув. Мы с Майком нашли следы и немного крови на снегу».
Я сидел в солнечной комнате отдыха. Кругом матросы играли на бильярде или в пинг-понг. Я воображал снег и лед. Я воображал, как старый Картошка вынюхивает что-то на обычный свой тупой и счастливый манер, ищет кроликов или задирает лапу. Возможно, он даже повилял хвостом, когда показался первый волк. Я сидел, сдерживая слезы, готовый разреветься из-за собаки, а потом и разревелся: пошли они все к черту.
Мир менялся, и назад ничего не вернуть. Я еще раз подал рапорт, чтобы меня отправили в море, а босс в ремонтной развел волокиту и добился, чтобы мне отказали. Он утверждал: мы оберегаем весь мир, заворачивая гайки в моторах.
«На первое место у любителей скоростных машин выходит «додж» шестьдесят второго, — писал в феврале шестьдесят четвертого Мэтт Саймонс, зная, что я пойму: никто не может сказать, какая машина обернется сокровищем, пока модели не исполнится пара лет. — Зима лютая и сказывается на многих из нас. Майк уже научился не давать в рожу полицейскому. Сейчас отсиживает десять дней. Сэм Уиндер умудрился перевернуть «джип», и ни он, ни я не возьмем в толк, как можно перевернуть такую тачку. У Сэма сломана рука, он потерял два пальца на ноге из-за обморожения, так как застрял под кузовом. Потребовалось время, чтобы его вытащить. Брат Джесси ходит черный как туча. Он то исчезает, то снова объявляется, но большинство дней «линк» стоит перед бильярдной. Что до меня, то, думаю, настанет лето, и я немного сбавлю обороты. Полихачил — и хорош! Преподавать в местной школе приехала девушка по имени Нэнси. А ведь когда-то я считал себя законченным холостяком».
В конце февраля пришла открытка. На штемпеле значилось: «Шайенна, Вайоминг» — в самой южной оконечности штата. Написана она была затейливо. Ни с чьим не перепутаешь этот четкий паучий почерк. На ней значилось:
На лицевой стороне — фотография, сделанная с аэроплана. На ней — овальный автодром, по которому друг за другом гоняются машины. Я не сумел понять, зачем Джесси послал такое, но это ведь мог быть только Джесси. Потом мне пришло в голову, что Джесси и есть Пес Дороги. Потом я прикинул, что это маловероятно. Пес Дороги слишком уж ухоженный и образованный. Он писал элегантно, а Джесси — корявыми печатными буквами. С другой стороны, Пес Дороги понятия не имел, кто я такой. Так или иначе — это Джесси.
«Снега у нас — как до кокоса на высокой пальме, — писал приблизительно в то же время Джесси. — И Чипс сдает. Не притрагивается к кормежке. Даже кошек не гоняет. Чипс как будто никак не перестанет горевать».
В груди у меня екнуло. Чипс всегда был чувствительным. Я боялся, что, вернувшись домой, его не застану, и мои страхи сбылись. Чипс продержался до первого весеннего солнышка и умер, задремав в тени бульдозера. Когда Джесси прислал открытку, мне стало очень больно, но я того ожидал. У Чипса сердце было в правильном месте. Я решил, он сейчас с Картошкой: наверное, носится где-нибудь среди холмов. Я знал, что это полная чушь, но стало немного легче.
Говорят, люди к любому привыкают, но, наверное, кое-кто не может. День за днем, неделя за неделей калифорнийская погода изводила. Иногда с Тихого океана приползало крошечное облачко, и местные поднимали вой: мол, шторм. Иногда температура падала, и местные надевали толстые свитера и куртки. Последнее даже радовало, потому что все спешили прикрыться. За три года я женских тел навидался больше, чем нормальный мужик за целую жизнь. И татуировок на мужчинах тоже. У старшего сержанта в автопарке была единственная на весь свет татуировка с названием «Вид из свиной задницы на лунный свет».
Осенью шестьдесят четвертого, когда отмотать оставалось год, я получил две недели увольнительной и отправился на север, просто гонясь за погодой. Она побаловала сначала в Орегоне дождем, потом в Вашингтоне ливнем. На канадской границе ко мне привязался многострадальный таможенник, решивший, что, учитывая войну, мне нужно политическое убежище.
Я просвистел до Калгари, который встретил меня здоровым холодком. Ветер прочесывал горы, словно гнал меня на юг, домой. Лоси и дикобразы жили своей жизнью. В вышине кружили краснохвостые ястребы. Я не спеша добрался до Эдмонтона, взял на восток до Саскатуна, потом спустился на юг через две Дакоты. В Уиллистоне мне ужасно захотелось сорваться домой, но я не решился.
Пес Дороги истоптал обе Дакоты, но послания становились все более странными. В баре в Эмайдоне:
