по комнате валялись опрокинутые вещи, а Дурачкова самка, забравшись с ногами на диван, верещала дурным голосом:
— Убери его, убери его немедленно! Он сейчас нас всех загрызет!
Вот идиотка! Что я ей Крыса — людей грызть, лучше бы за котом своим мерзким следили! А Дурачок и того хуже:
— Ну, спасибо тебе, Лохматый, не ожидал от тебя такого!
Ничего себе! А чего он ожидал? Что я этого кота целовать в его мерзкую рожу буду? А то, что у него самка такая нервная, так это его проблемы! У меня тоже, может, самки нервные (еще какие!), я же ему их не подсовываю! И вообще, я к ним не напрашивался! Так что счастливо оставаться! Ушел я от них, но только расстроился сильно, так расстроился, что я даже потом ночью спать не мог, вылез из подземного перехода, где все наши с бомжами ночуют! У-у-у! Ветер воет! У-у-у! Я вместе с ветром завыл! У-у-у! Плохо- о-о! Пло-о-о-хо мне! Луна светит прямо в морду, и я слышу ее голос! Она поет в небесах собачьими голосами! У-у-у! И я отвечаю! У-у-у! Там, на луне, живут лунные собаки, и, когда они голодные, они начинают есть ее, и луна уменьшается, а когда собаки наедятся, они ложатся спать, и тогда луна начинает расти и становится опять большой и круглой, как глаз совы. Лунные собаки — это души дворняг, они зовут меня оттуда, и я отвечаю, жалуюсь им. У-у-у! Когда-нибудь, когда я умру, я тоже полечу на луну и стану там лунной собакой. Я буду вместе с другими душами есть ее светящуюся плоть, и она будет становиться все меньше и меньше, пока не станет тоненькой маленькой щепочкой, и я тоже стану таким же легким и светящимся, как луна, и мне больше никогда не будет холодно, больно, одиноко! И я тоже буду петь вместе с луной, буду звать оттуда, из глубины неба, глупых дворняг, и они, услышав зов, поднимут кверху усатые морды и завоют на луну! У-У-У! Холодно! У-У-У! Голодно! У-У-У! Обидно!.. Конечно, обидно, когда этот жирный Персик каждый день теплую гречку с гуляшом жрет! Попадись он мне только на улице, задушу! У- У-У! Может, мне уехать куда-нибудь? В те края, про которые Дворник-таджик рассказывал, где всегда тепло и дыней пахнет? А что — Дурачок выйдет со своим свертком, а меня и след простыл! А потом, я вот что думаю: если там, в теплых краях, старых обижать нельзя, — может, и нас, дворняг тоже? А еще Дворник- таджик говорил, что там снега совсем нет! Как же он мне надоел, этот снег; а еще хуже лед, застревает в подушечках лап, только и знай — выкусывай! А еще дороги посыпают всякой дрянью, отчего на лапах между пальцами раздражение красное, а еще стекла битые кругом, а еще холо-о-дно-о-о! О-О-О! А там тепло-о-о-о! Хорошо-о-о-о! 0-0-0! У-У-У! У-У-У! УУУУУ) УУУУУ-УУ... Ну, все, вроде, полегче стало, можно обратно лезть. Хорошая штука метро, наши все рядком лежат, носы в хвосты попрятали! Хр-р-р! Бр-р-р! Это им сны снятся, я приткнулся под бок к Рваному Уху, чтобы теплее было, и тоже бай-бай. Хр-р-р! Б-р-р! Хр- р-р! Б-р-р...
Б-р-р! Замерз совсем! Что ж он не идет никак! Может, сегодня это… как его... воскресенье, на улице ни одной живой души, кроме меня, дурака! Хотя нет, вон Динка одноглазая прошмыгнула в соседний двор, там для нее и ее четырех слепых сосунков (окотилась она недавно) жилье соорудили из старых матрасов и тряпок. Я несколько раз забегал к ней подхарчиться (ее ведь кормят до отвала, носят ей мясо, и колбасу, и даже «Педи гри» в баночках), так она такой шухер устроила, словно я щенков ее пришел душить! А я ведь, между прочим, не кто-нибудь, а отец, не всем, конечно, но кому-нибудь точно! Но я за это не сержусь на нее, что ж я не понимаю, раз в жизни такое счастье привалило, так держись за него зубами! А вот кого я никак понять не могу, так это людей: то кормят до отвала, ласковыми именами называют, домик вон им соорудили, чтоб не замерзли, а то бьют нещадно и последнее отбирают! Вот недавно бомж Хрипун у Суслика кость, честно заработанную, отнял. Суслик ее три часа у мясников на рынке клянчил, а Хрипун эту кость прямо из его пасти вытянул, гад! Суслик, правда, тоже хорош, нечего варежку разевать, добыл кость, так тащи ее в укромное местечко подальше ото всех, чтоб никто не увидел! Никому доверять нельзя! Это самый главный и нерушимый закон на свете! Больше всего нельзя доверять людям! Никаким, никогда! И Дурачку тоже! Принес он мне недавно сардельки, и пока я их лопал, взял да и провел рукой у меня между ушами, я аж поперхнулся. Знает же, что нельзя меня по башке трогать (на руке вон след остался), а все равно тронул! Отпрыгнул я, не знаю, что делать! Кого другого располосовал бы, не задумываясь, в секунду, а его не могу! Не могу я его тронуть, хоть тресни! А с другой стороны, нельзя позволять... так и стою, как идиот, ни на что решиться не могу, рычу на всякий случай! Вдруг слышу, бормочет он что-то непонятное:
—...уже через неделю! Вот так вот, Лохматый! Я бы, конечно, взял тебя к себе, да только не могу я, у меня дома жена, малыш, Персик (опять про эту сволочь!), как ты там такой будешь! Сам пойми!
Я даже рычать от изумления перестал, он что, думает, что я к нему пойду, чтобы стать шибздиком домашним, шампунем вонять, в железном обруче за палочкой бегать? Что он, сума сошел, что ли? А он продолжает:
— Прости уж ты меня. Лохматый! Я ведь привязался к тебе! Скучать по тебе буду!
И бац, еще раз рукой мне по башке провел, даже ухо потрепал! Да что же это такое! Нельзя так! Р-р- рр Нельзя! Р-р-р-р-р-р! Так нельзя! Нельзя! Никто не должен меня по башке трогать! Это закон! Я его с детства усвоил, с того самого случая! А потом, что значит «привязался»? Это еще зачем? Я к нему не привязывался и не собираюсь! Мне это не надо! Знаю, чем оборачивается! Сколько я таких идиотов уже повидал! Стоят возле метро, дрожат, как цуцики последние, ни хрена не умеют: ни помойку как следует разрыть, ни кость стырить, ни за себя постоять — их и воробей обидеть может! Все ждут, что их хозяин найдет, потому что они «потерялись»! А хозяин, конечно, их ищет и по ним скучает! Ха-ха! Жалко смотреть на них, даже задрать не хочется (мне не хочется, а Крыса, он ничего, не брезгует). Вон, уже не сколько дней, крутится у нас один, бывший породистый — японский хин называется, так вот, он все по хозяйке своей тоскует, а она вместо него шиншиллу на поводочке водит! (Пакость такая! Тьфу!) Немало я уже всего прошел в этой жизни, вон вся морда в шрамах, ухо порвано, лапа перебита, еле срослась, зато драться научен насмерть и закон усвоил крепко — «никому не доверять, никого не жалеть, рассчитывать только на себя»! Только так выжить и можно, а если расслабишься, тебя тут же и сделают! А я не хочу, чтобы меня сделали! Не хочу! Так что пусть привязывается к кому-нибудь другому (Персику своему, например), а ко мне не надо! НЕ НАДО! Я не просил!
С тех пор я к нему не выхожу больше, здесь за углом девятиэтажки прячусь, жду, когда он мне жрачку принесет. А он ничего, все равно, каждый день носит, выйдет из подъезда и давай по сторонам башкой вертеть, меня, значит, ищет, потом кричать начинает:
— Лохматый! Лохматый!
Я не отзываюсь, знаю, что покричит, покричит, а потом высыпет из пакета, что принес, на газетку, и уйдет. А я уж после спокойно себе выйду... Ну, по правде говоря, не совсем спокойно, придется бежать со всех лап. а то тут охотников до чужого добра полным-полно! Свои-то — нет, не сунутся, знают, с кем дело имеют, а вот воробьи и голуби пустоголовые так и лезут. Вот, например, вчера., не успел Дурачок уйти еще, как ворона, наглая дрянь, схватила кусок говяжьей отбивной и потащила его куда-то! Я ее за крыло (ведь мое мясо, мое!), так и она меня, зараза, клювом долбанула! Бо-о-льно! О-о-о...
О-о-о! Сколько же можно ждать! Ветер ледяной прямо на меня дует! Неужели все-таки не придет! А еще говорил, привязался! На самом деле он уж думать про меня забыл! А я здесь торчу, как придурок... Дверь, кажется, хлопнула! Он? Ну, конечно, он! Не мог он забыть про меня, не мог...Ой, а это не он совсем! Просто так мужик какой-то! Обознался я! Вот это да! Нюх совсем потерял! Аи, яй, яй! Скоро и вовсе раскисну! Все! Хватит! Хватит ждать, надо уходить! Топчусь здесь, как дурак последний! Все, сейчас уйду! Сейчас… Что это? Грузовик к его подъезду подкатил, наши все собрались, голосят со всей дури! Мне тоже к ним хочется, но только вдруг он все-таки выйдет, при нем как-то неудобно за угол бежать прятаться, лучше здесь еще немножко постою, понаблюдаю! Этот грузовик я знаю, это когда люди конуру свою меняют, они туда вещи запихивают. Вот балбесы! Была бы у меня конура, я бы никогда ее не поменял! Во, понесли веши, двое здоровых мужиков диван волокут, сейчас запихивать будут! Ух, опять этот ветер противный дует... Что это? Запах... его запах... это же диван Дурачка, ну на котором еще самка его сидела! Ой, что-то неспокойно мне! Так, а это еще что? Кресло! То самое, котом воняет на весь двор, дышать нечем! У-у-у! Что же это происходит, может, кота в новую конуру перевозят, ой, не пойму ничего я что-то! О-о-о, как-то мне не по себе! А вот и он! Он! ОН! Вышел все-таки! И сверток при нем, говорит о чем-то с мужиками (я вспомнил, Грузчики их зовут, правда, породы не знаю). Все, грузовик закрыли, он поворачивается в мою сторону, кричит:
— Лохматый! Где ты, Лохматый! Выходи! Я знаю, что ты где-то здесь прячешься! Уезжаю я,
