Он проснулся поздно. Жена Микако уже встала: он слышал, как шуршали за ширмой китё[51] ее шелковые одеяния.
Летом прошлого года у супругов родилась дочь. Ёсинобу не мог вспоминать об этом без скорби. Поскольку они находились под арестом, то было запрещено не только праздновать это событие, но и вообще официально сообщать о нем. Не отмеченная никакими церемониями девочка прожила совсем недолго и на пятый день умерла…
– Да, вот и весенний снег! – снова проговорил Ёсинобу, прислушиваясь к звукам, которые доносились из-за закрытых ставен. Он сказал это достаточно громко, поскольку хотел, чтобы его услышала жена, которая сейчас прихорашивалась за ширмой. Когда-то с непередаваемой киотосской грацией она говорила ему, что с тех пор, как они переехали в Эдо, она ни разу не видела по весне снегопада. Ёсинобу это запомнил.
Жена откликнулась на его последние слова: из-за ширмы донеслось легкое покашливание. Это был знак того, что она Ёсинобу слышит; однако до тех пор, пока супруга не привела в порядок платье и не села в приличествующую случаю позу, она не считала себя вправе вымолвить ни единого слова.
Ёсинобу встал с постели. Собираясь в уборную, он вышел в коридор и увидел, что вся земля, насколько хватало глаз, действительно, была засыпана снегом; прямо из-под крыши дома тянулась до горизонта бескрайняя белая равнина. Ёсинобу даже показалось, что он слышит шорох, который издают падающие снежинки. Для Эдо в марте месяце такой снегопад был явлением редчайшим.
В это время с башни сёгунского замка прозвучал резкий удар ручного барабанчика. Затем удары большого барабана[52] возвестили о том, что сейчас в Эдо восемь часов утра. Настало время приема в сёгунском замке…
Ёсинобу не предполагал, что в этот момент у замковых ворот Сакурада произошло событие, которое в очередной раз перевернет его судьбу.
Он узнал о нем только семь часов спустя, около трех пополудни, когда один из самураев клана Мито под видом торговца рыбой пробрался за ворота резиденции, тайком вызвал Иноуэ Дзиндзабуро и в двух словах сообщил ему о том, что произошло. Убили Ии Наосукэ.
Подробности дошли до Ёсинобу лишь на следующий день. На Ии внезапно напали в тот самый момент, когда он в процессии даймё направлялся в сёгунский замок. В числе нападавших было семнадцать человек из клана Мито и один – из клана Сацума. Первый удар Ии нанесли снаружи, еще когда он сидел в паланкине, затем вытащили его оттуда и зарубили мечами. Клинки входили в тело с легким звуком, напоминавшим звук удара по мячу. Так, по крайней мере, рассказывал домочадцам Ёсинобу слуга из соседней усадьбы, который видел все это своими собственными глазами из слухового окна дома.
– Так, значит, как удары по мячу? – Ёсинобу нашел в доме резиновый мячик и несколько раз подбросил его открытым веером, внимательно прислушиваясь к легким звукам.
Глава V
Четыре времени года прошли над Эдо. Однако и после убийства Ии Наосукэ жизнь Ёсинобу не изменилась ни на йоту. Он по-прежнему находился под домашним арестом в особняке Хитоцубаси за преступления против государства. Хотя все полагали, что новые власти вот-вот предпримут в отношении осужденных какие-то шаги, ни один аристократ, ни один даймё, вообще ни один человек, осужденный в годы Ансэй, освобожден не был.
Когда окружающие пытались успокаивать юношу, говоря, что скоро его ждет амнистия, Ёсинобу раздраженно спрашивал:
– Какая еще амнистия?
– Обязательно будет амнистия, и Ваша милость выйдут на свободу.
– Дурость! – каждый раз говорил на это странный Ёсинобу. – Ничего хорошего эта амнистия не даст! – Он считал, что ему, как, впрочем, и всем, кто попал под волну арестов, не нужно никакого прощения со стороны властей, и все они должны и дальше находиться в заключении.
Приближенные поначалу очень удивлялись такой позиции, но мало-помалу все же начали понимать ход мыслей юноши. В нем была определенная логика: ведь выпустить сегодня вчерашних осужденных только потому, что убили Ии Наосукэ – значит нарушить государственные законы. Пойдя сегодня по этому пути, бакуфу окончательно утеряет свой авторитет и уже назавтра может пасть.
Но, кроме простой логики, в рассуждениях эксцентричного Ёсинобу был и еще один пласт: за логическими конструкциями скрывалось желание защитить свою повседневную жизнь от вмешательства извне.
Многие люди, сочувствовавшие Ёсинобу, считали, что в заключении он изнывает от скуки. Но Ёсинобу не нужны были подобные утешения. Скучать ему было некогда. Ёсинобу умел многое и потому был постоянно занят. Он писал картины. Он разбирался в физиологии лошадей. Он исподволь изучал особенности телосложения окружавших его женщин и сравнивал их с картинками в голландском атласе женской анатомии. А иногда он даже брал в руки пилу и рубанок и плотничал по дому. В прежние времена его любимым развлечением была игра в поло, но для нее нужны несколько человек, и потому от поло по понятным причинам пришлось отказаться. Вот об этой потере он действительно немного жалел.
Слухи о многочисленных талантах Ёсинобу, естественно, проникали за пределы особняка и давали его сторонникам лишний повод перешептываться о том, как господин похож на Иэясу, основателя династии Токугава. По легенде, передававшейся в доме Токугава из поколения в поколение, Иэясу мало что понимал в живописи или стихосложении, однако вполне профессионально разбирался в медицине, а в силовых забавах – фехтовании на мечах, верховой езде, соколиной охоте – был подлинным мастером. Но даже при таком обилии талантов Иэясу вряд ли стал бы работать в своем замке плотником. Ёсинобу же, его потомок в десятом колене, мог свободно снять с доски тонкую, словно завиток дыма, стружку или до зеркального блеска отполировать неподатливое дерево…
Только через полных два года после убийства Ии Наосукэ, в двадцать пятый день четвертого лунного месяца второго года Бункю (23 мая 1862 года) Ёсинобу освободили из-под домашнего ареста, позволили принимать посетителей и вести переписку. Однако он полностью воздерживался от публичной деятельности и продолжал вести жизнь затворника.
Впрочем, это только повышало его авторитет в обществе. Все больше и больше киотосских аристократов, а также самураев из кланов Сацума и Тёсю отзывались о нем с похвалой. Скоро его имя снова повторяли всяк и каждый, а некоторые доходили даже до того, что прямо объявляли Ёсинобу спасителем Отечества. Сторонники Ёсинобу из «трех благородных семейств» (Мацудайра Сюнгаку, Яманоути Ёдо, Датэ Мунэнари) тоже столь отчаянно его хвалили, что даже заносчивый Ёдо говорил о нем тогда не иначе, как
