— Мой дом… — Она окинула взглядом его комнату, бежевые стены, оклеенные постерами и увешанные полками с его сокровищами. Ее домом была квартира, которую она снимала. Для Макса и для многих поколений Джентри домом было и всегда будет ранчо. Он считает это само собой разумеющимся. Он еще слишком мал, чтобы оценить этот подарок судьбы. — Мой дом в Сан-Франциско, — продолжила она. — Это огромный город в Калифорнии. Если я уеду сегодня, то на своей машине смогу добраться туда завтра. Вот как это далеко.
— Когда ты вернешься? — спросил он очень серьезно, подняв на нее фирменные голубые глаза Джентри.
Она быстро заморгала. Она не должна расплакаться. Она не будет плакать.
— Ну… наверно, я больше не вернусь. Понимаешь, у меня там работа. Я приехала сюда…
— Знаю, ты приехала, чтобы купить лошадь. Так ты сказала, разве нет? — спросил он, почесывая руку.
— Да… нет. Я не это имела в виду. Я сказала, что приехала, чтобы поговорить с твоим отцом насчет лошади, но мне нужно было, чтобы он согласился сняться верхом на лошади. На своей лошади. Именно этим мы и занимались. Снимали. Ты знаешь, потому что ты помогал нам.
— Я здорово вам помог, а?
Она улыбнулась и взъерошила его волосы.
— Да, здорово. И когда вернусь домой, я пришлю тебе фотографии. Те, на которых ты, и те, которые ты сделал. Сможешь приколоть их на стену. Тебе хотелось бы?
Вместо радостного возгласа, который она ожидала услышать, он опустил голову и отвел взгляд.
— Думаю, да, — пробормотал он себе под нос. О нет. Если он заплачет, она тоже заплачет. Если она хочет уйти, сохранив хотя бы каплю достоинства, надо уходить сейчас. Она не может обнять его, не может рисковать, иначе вообще никогда не уйдет.
— Прощай, Макс, — сказала она сдавленным голосом, поднялась на ноги, выбежала вон, прежде чем один из них успел расплакаться. Она быстро шла к входной двери, слезы застилали глаза, она твердила себе, что с ним все будет в порядке. У него есть здесь все, что ему нужно. Если она плачет не по Максу, тогда по кому же?
Она почти врезалась в Джоша на ступеньках крыльца, выдавила из себя улыбку и попятилась назад.
— Я… Мы почти закончили, думаю, поэтому… Я попрощалась с Максом.
— О, — только и сказал он. Его глаза потемнели, так что казались почти черными. Вопрос висел в воздухе. Как насчет него? Как насчет того, чтобы попрощаться с ним?
Она с трудом сглотнула.
— Прежде чем я уеду, мне хотелось бы поблагодарить тебя за все, что ты сделал. Я знаю, ты не хотел делать этого, позировать два дня подряд. Но надеюсь, это было не слишком тяжело. В любом случае ты получишь чек, как только…
— Я сделал это не ради денег, — сказал он.
— Знаю, но… из-за чего тогда? — спросила она, прислонившись к деревянным перилам и наморщив лоб. Если она не спросит сейчас, то не спросит уже никогда.
Он пожал плечами.
— Не знаю. Возможно, из любопытства. — Он посмотрел на нее долгам, пронизывающим взглядом, отчего у нее бешено заколотилось сердце, и она вынуждена была сцепить пальцы, чтобы он не заметил, как задрожали у нее руки.
— Ты хотел знать, как пахнет одеколон «Дикий мустанг»? Я пришлю тебе первый же флакон, который сойдет с фабричной линии.
— Я не это имел в виду. Мне было любопытно узнать о тебе.
— Ты имеешь в виду — узнать, что делает такая миловидная женщина в этом сумасшедшем, жестоком бизнесе? — весело спросила она.
— Я имею в виду — узнать, что делала такая миловидная женщина в моей ванной комнате.
— Ну, так теперь ты знаешь. — Она говорила себе, что этот разговор ни к чему не ведет, что нужно попрощаться и уехать. Но по-прежнему стояла и смотрела на него с крыльца, мучительно ища слова и не находя их. Она хотела скорее уехать и жадно ждала, что он попросит ее остаться, и знала, что он этого не сделает.
Наконец она спустилась по ступенькам и прошла мимо него, ощутив жар его тела, запах кожи, смешанный с резким мужским запахом Джоша Джентри, который невозможно заключить во флакон, иначе женщины выстраивались бы в очереди, чтобы только получить возможность выложить пятьдесят долларов за одну каплю. Она едва слышно пробормотала что-то о том, как приятно было иметь с ним дело, и пошла к машине. В голове стоял туман. Попутно она что-то объясняла съемочной группе, плохо соображая, что именно: то ли дорогу на Сан-Франциско, то ли каковы нынче рыночные цены на овес, — через минуту она уже не помнила, о чем говорила.
В городе она взяла свои вещи, заплатила за проживание и уехала. В боковом зеркале было видно, как исчезал город позади, как уменьшались одноэтажные домики песочного цвета, пока совсем не скрылись из виду, растворившись в пыли, словно никакого города и не было вовсе. Словно она никогда не сидела в закусочной, потягивая кофе с Тэлли и Сьюзи; никогда не покупала в местном магазинчике наряд для вечеринки; никогда не звонила на ранчо Джоша Джентри по телефону на углу.
Все кончено… Она повторяла себе это снова и снова. Снова и снова. Пока слезы не перестали лить ручьем, где-то возле границы между штатами.
Следующая неделя была для Джоша тяжелой, а последовавшая за ней — еще тяжелее. Он вдруг с удивлением обнаруживал, что стоит посреди кухни, глядя невидящим взглядом на убегавший суп, и вспоминает тот вечер, когда они с Максом учили Бриджет стрелять из рогатки. Наконец он решил написать Бриджет письмо. Ему так много надо было сказать ей — все, что не сказал, когда она была рядом: о том, как сильно она изменила его жизнь; как заставила по-иному взглянуть на вещи; как всколыхнула в нем чувства, о существовании которых он и не подозревал. Он пытался объяснить, что, хотя теперь и свободен, больше всего на свете боится снова потерять любимую женщину. Это было бы слишком больно. Слишком многих усилий стоило ему возвращение в привычное русло. Он сделал это только ради Макса.
А Макс? Он не переживет потери еще одной матери. Всего этого Джош никогда не говорил Бриджет, никогда даже серьезно не задумывался над этим — это было понятно без слов. Они с Максом не могли рисковать с таким трудом добытой стабильностью, пустив в свою жизнь еще одну женщину. Им было лучше одним. Одиночество стало частью Джоша, оно сделало из него то, чем он был.
Но едва он нацарапал на бумаге «Дорогая Бриджет», ручка выпала у него из руки и на него нахлынули воспоминания. Бриджет на аукционе лошадей, тесно прижимается к нему плечом; Бриджет на дне рождения его отца. Ее шелковистые волосы, ее сумасшедшие поцелуи. Он закрыл лицо ладонями и спросил себя, что опаснее: сохранять свою независимость или еще раз попробовать завоевать счастье, такое хрупкое, что он загонял мысль о нем в самый дальний уголок сознания из страха совершить безумие.
Все вокруг закидывали его вопросами.
Макс жалобно вопрошал плаксивым голоском:
— Почему, пап, почему ей нужно было уехать?
Его мать, многозначительно глядя на него, спрашивала:
— Как поживает Бриджет?
Его бывшие одноклассники интересовались:
— Какие новости от Бриджет?
Едва он появлялся в городе, кто-нибудь обязательно останавливал его и спрашивал о ней. Что он мог ответить? Я о ней ничего не слышал и слышать не желаю? Нет, все, на что он был способен, — это пробормотать что-нибудь, вроде: у нее все в порядке, но она очень занята, и так далее. Но откуда ему было знать, что у нее все в порядке и что она очень занята? Можно было, конечно, позвонить — у него осталась карточка, которую она дала ему в первый день; но у него не было никакого предлога для звонка. Если бы он был ей нужен, она сама позвонила бы.
