Ведь и я это говорил.
— А кроме того, мы еще не все тут видели. Ну, кто из вас заметил, что мы ночуем под самым утесом «Два брата»? Вот тут они у нас, можно сказать, над головами.
Заалев под лучами Огневого заката, Поднялись над волнами Два утеса… Два брата — Быль ли то, сказка ли это — Здесь стояли когда-то в стародавние лета.
Ну, как водится, братья, поссорившись, драку затеяли, спохватились, что драться братьям не полагается, да поздно — окаменели.
Ноги точно застыли, Головы не вспрокинуть, Сердца холоден пламень — Грех успел сердце вынуть, Кровь твердеет, что камень. И глядят в даль заката С той поры через рамень Два утеса — «Два брата».
— Гм, кха! Плохие стихи, — сказал Пешков. — Были, действительно, два брата: я слыхал эту историю… Вовсе не так было. Стихи надо писать с задевом… Чтобы «за мое-мое» брало, — ворчал Алексей Максимович. — А это что? Гладко, скользко, словно руки туалетным мылом моешь…
— Расскажите, Алексей Максимович, без стихов, хоть я ах как стихи обожаю, — попросила Маша.
— Алексей Максимович, расскажите сказку…
Без его сказки не обходилась почти ни одна наша прогулка.
Глава тринадцатая
— Так слушайте, ребята, правду про эти самые два утеса… Сказка будет в прозе, краткая, но поучительная… Жили да были два брата: Ах да Ох. Давненько. Тут, где мы ныне бражничаем, и людей не было, почитай. Медведи, лисы, волки, лоси и всякое прочее зверье. А на Молодецком кургане жила Баба- Яга, зловредная старушонка… Ну, да вы про нее и без меня знаете… Так-с… Отец с матерью у братьев были люди бедные. Жили кое-как. Вот тут и жили, где мы давеча прошли бечевой Отважное. Отец рыбачил, а мать работала по домашности.
Не очень-то обрадовался рыбак, когда жена ему фазу двойню принесла, то есть близнецов- мальчишек. Первый, как увидал вольный свет, закричал: «О-о-о!» А второй не успел раскрыть глаза: «А-а- а!» Мать в восторге: «Ах, до чего же хороши ребята!» — «Ох, — ответил отец, — чем мы их кормить-то будем? Самим есть нечего!» — «Ничего, как-нибудь прокормимся. Вырастут — сразу два помощника».
Гм! Кха! А когда они еще вырастут?
Время идет… Растут ребята… Оба кудрявые, оба русые, у обоих глаза синие. До того похожи — разбери поди! Когда оба вместе, так еще отец с матерью наловчились их узнавать. Отец говорит: «Вот этот на меня похож». — «Вылитый ты, — соглашается мать. — А этот весь в меня». Ну а когда один из братьев отлучится, то и отец с матерью не могли разобрать, который из двух налицо. Врозь они, правду сказать, и не бывали, все вместе, но все-таки случалось. Избаловала их мать. И в самом деле: набедит один, а которого пороть — подумаешь! А приласкать, так ведь всякая мать лаской детей равняет. Так и росли братья. Со временем оказалась меж братьями разница, и существенная. Один что ни увидит, что бы с ним ни случилось, хотя бы и неприятное, говорит: «Ах, как хорошо!» А другой, хоть бы и не так уж ему было плохо: «Ох, как худо!»
Вот и стала их звать мать одного Ах, а другого Ох. Вздохнет бывало: «Тяжелая же моя долюшка!» Отец-то в Астрахань на рыбные промысла подался, и вроде как вдова осталась баба при живом муже. Легко ли? «Ох, уж хоть бы смерть бог послал!» Ох и подбежит: «Вы, маменька, меня кликали?» — «Ах, да ну тебя!» Ах тут как тут: «Что, маменька, прикажете?» И разойдется в матери печаль-тоска, сквозь слезы смеется.
Ах да Ох — вот и все у матери печали и радости. Надо как-нибудь все-таки их отметить — одного надо любить чуточку побольше, другого малость поменьше.
Сшила мать две рубашки — красную и синюю. Позвала обоих сыночков — одного дернула за ухо, а он: «Ох», и надела она Оху синюю рубашку. Другого и Дергать за ухо не надо, ясно, что Ах, — ему, конечно, красную. Оха завидки взяли: красная-то рубашка, чай, лучше. И говорит Ох брату: «Давай меняться». Поменялись. Видите, какой Ох зловредный! Тут же и выкинул штуку: у материна любимчика кочета хвост ножницами обстриг. А мать уж знала, что у Оха характер плохой, а у Аха легкий. И глазам не верит: в красной-то рубашке сынок петуху хвост обстриг! Ну что же, хоть и весь в нее Ах и любит она его чуть-чуть больше, а наказать надо. Схватила голову меж колен, да и нашлепала. А он кричит: «Ох, маменька, больно! Ох, больше не буду!» Мать оторопела… Схватила второго да тоже. А он: «Ах, маменька, как приятно!.. Ах, милая, хорошо!» Завязали матери голову сынки. Сняла она с них рубашонки, в укладку, на замок. Да обоих и взгрела. И что бы там ни случилось, чего бы один ни натворил — достается теперь поровну обоим.
Видят братья — дело плохо. Даже Ах чуть не охнул. А Ох говорит: «Давай уйдем из дому — попугаем ее». Хоть и жалел Ах дом и мать родную, а послушал брата: уж очень любил его. И пошли они куда глаза глядят, лесной дорогой в горы. Дело к ночи. «Ах, как хорошо в лесу!» — «Ох, как страшно!» — «Ах, как мне маменьку жалко — пойдем назад!» — «Ох, что ты! Она так нас вздрючит, жизни будешь не рад». — «Я один домой уйду!» — «Как же ты брата одного в темном лесу покинешь?»
А навстречу им Серый Волк. Глаза горят, шерсть дыбом, зубами лязгает. «Ох, какой Волк ужасный, ох, какой противный, ох, весь хвост в репьях!» — «А! — закричал Волк, сверкая глазами. — Так это ты и есть Ох? Тебя-то мне и надо! Вот я тебя съем!» Ах ужасно испугался за брата и говорит: «Ах, какой вы красивый, господин Волк! Ах, какая у вас мягкая шерсть!» И погладил Волка по шерсти. Волк очень удивился — в первый раз в жизни его приласкали. «Ну, — говорит, — так и быть, Ох, я тебя за брата твоего помилую. Не стану есть!.. Таких комплиментов, как от твоего брата, я еще ни от кого отроду не слышал… Вот-вот заплачу, ей-богу… Так слушайте. Я служу при Бабе-Яге Костяной ноге вроде полицейского урядника. Ей про вас все известно: сорока ей на хвосте принесла, что два брата — Ах и Ох — ушли из дому. Баба-Яга меня и послала: «Покажи, — говорит, — им до меня дорогу, а то еще заблудятся… Оха можешь сам съесть, он жесткий, костистый, мне не по зубам. Ах — он мяконький, нежный, я его и съем. Мне и одного довольно!..» Ну, так вот, — говорит Волк братьям: — встретите развилку, по правой дороге не ходите — это прямо к Бабе-Яге, а идите по левой… А вот еще что: буде, чего доброго, Лису встретите, ни одному слову не верьте. Она у Бабы-Яги на посылках. Даже за мной шпионит. Ну, идите…» А сам в кусты — только Волка и видели.
Дошли братья до развилки и остановились: верить Волку или нет, куда повернуть, чтобы в зубы Бабе-Яге не попасть? Стоят и тихонько сговариваются: «Если Лису встретим, будем на все молчать, вроде как глухие или лисьего языка не понимаем». А Лиса тут как тут — она подслушала все, что Волк братьям говорил, и ласково здоровается: «Здравствуйте, милые детки! Куда вы идете?» Братья молчат. «Ах, да какие вы милые! Ох, до чего вы оба хорошенькие!» Братья молчат, как в рот воды набрали. Лиса и так и сяк. Молчат. «Ну, — говорит Лиса, — смотрите не заблудитесь. Если по правой дороге пойдете, так прямо в зубы Бабе-Яге попадете, — идите по левой. До свиданья, милые дети! Счастливого пути!» Вильнула Лиса хвостом, и след ее простыл.
Братья в тупик стали. Волк-то велел идти по левой, и Лиса тоже. А Волк не велел Лису слушать. Лиса хитрая, а Волк простой. Как быть?
Ох и говорит: «Иди ты по левой, а я по правой. Хоть один из нас цел останется». Ах отвечает: «Как мне целому остаться, я без тебя не могу жить». Поплакали, обнялись и говорят: «Погибать, так вместе. Идем по правой дорожке… Прямо к Бабе-Яге в зубы. И будем молчать. Еще посмотрим, кто кого!» И повернули направо.
А Лиса забежала вперед и докладывает Бабе-Яге: «Оба сюда жалуют».. — «Оба? Да как же я разберусь, который Ах, а который Ох?» — «А это уж, ваша честь, не моего ума дело».
