— Почем же?
— За десять целковых согласился. Она с ним рядилась, рядилась. Сначала две красненькие просил — на одной помирился. Глядите: едет!
Из-за увала на дороге показалась сначала дуга, потом конская голова, вся лошадь, потом дроги, а на дрогах боком мужик, а с ним рядом Маша, держа за пояс мужика.
Под гору — и довольно круто — лошадь, перевалив взлобок, ничуть не ускорила шага, хотя к этому ее поощряли, напирая сзади, тяжелые лесовозные дроги.
И лошади падки на лесть
Лошадь, спасаясь от натиска тяжелых дрог, свернула в сторону и остановилась, тяжело поводя боками.
— Ага… Старый знакомый! — сказал Алексей Максимович приглядываясь.
— Ты его знаешь? — обрадовался я (вдруг по знакомству даром свезет?).
— Ну, как же… Это тот самый мужик, что у Щедрина в сказке трех генералов прокормил.
— Мы с тобой, к сожалению, не генералы, да у того мужика и лошади, помнится, не было.
— Да, это, конечно, обстоятельство, сильно осложняющее дело… Да, это лошадка!..
— Маша ему говорила про лошадь, — докладывал Батёк. — «Ох, — говорит, — дядя, какая у тебя лощадь-то!»
— А он?
— «Был, — говорит, — конь, да изъездился».
— А Маша?
— «Нет, — говорит Маша, — она и сейчас хорошая, да какая сильная!»
— А лошадь?
— Как дернет… И повезла.
— Понравилось? Значит, и лошади падки на лесть. Напрасно он ее бьет и ругает: такую лошадь хвалить — гору своротит!
Алексей Максимович был прав: напрасно мужик, не слезая с дрог, осыпал лошадь грозной руганью и ударами кнута по крупу, — лошадь только отмахивалась хвостом, — мол, «да ну тебя!» — и не трогалась с места. Маша крепко держалась за пояс мужика, чтобы тот не убежал, а может быть, боясь, что конь опять дернет. Лошадь не двигалась отдыхая.
— Милая! Хорошая! — плачущим голоском закричала Маша. — Довези хоть до лодки, красавица!
Лошадь стронула дроги с места и сама повернула к нам по дороге.
— Видите?.. Я говорил!.. — торжествуя, воскликнул Алексей Максимович.
— Тпру, милая, козел те забодай! — весело крикнул мужик.
Лошадь остановилась и вежливо кивнула головой.
— Здравствуй, дорогая, — ответил ей Алексей Максимович, — здравствуй, красавица. Здравствуй, милая, хорошая моя!
Лошадь храпнула, видимо польщенная, кокетливо завела грустные глаза и, расставив для устойчивости ноги, задремала…
Глава пятнадцатая
Маша соскочила с дрог и, подбежав, шептала Пешкову:
— Он простой. Вы не говорите ему, что денег нет. Перевезет, а вы: «Ах, ах, портмоне потерял!» Мы потом ему по почте пошлем. Десять рублей — дешевле не хочет.
Мужик снял шапку обеими руками, посмотрел в глубь ее, чему-то усмехнулся и, надев шапку, сказал: — Наше вам почтение с полным уважением! Ваш слуга Евстигней, а прозваньем Бармалей. Честь имею быть. Так ему и слыть. А по батюшке Петров, с тем и будь здоров.
— Здорово, Евстигней Петрович! Значит, свезешь нас к Переволоке в Волгу? — уважительно, сняв шляпу, сказал Пешков.
— Вас? Вот так квас! Вам, дружочки, придется идти пешочком. А лодочку можно, коль поднесете водочки. Мне уже хозяйка говорила — да в моем коне какая сила? Дозвольте лодочку взглянуть, подымет ли? Подымет — ну и в путь!
Мужик пошел к лодке.
— А наши где? — спросил Батёк. — Вечно опаздывают!
— Они терн пошли сбирать.
— Ишь ты!.. Мы лошадь нанимали, мужика нашли, а они вон что… Айда, ребята, и мы…
Ребята побежали к терновому оврагу. Маша осталась с нами. Только крикнула им вслед:
— И мне принесите!
Евстигней обошел лодку, осмотрел ее с обоих боков, для чего-то постучал по борту и спросил:
— У вас бойкого нет?
— Мы все бойкие! — хвастливо ответила Маша.
— Да нет. Я насчет разбою.
— Разбоем не занимаемся, — подхватил Пешков, подражая Маше. — Мы народ смирный.
Мужик насупился.
— Я с вами всерьез, а вы на смех. Спрашиваю: нет У вас в лодке разбойного чего — ну, стекло, посуда, — а то на камнях разбой произойдет. Надо все бойкое из лодки вынуть, выбрать.
Почему-то Евстигней обиделся и перестал говорить складно. Маша спохватилась:
— Вспомнила… Есть бойкое!..
Она кинулась к лодке и достала из-под паруса бутылку с остатками водки.
— Остатки сладки! — сказал Евстигней и протянул руку к бутылке. — Вот умница, девушка… И верно, бойкая у вас хозяйка.
Он счел поступок Маши за угощение и, запрокинув голову, допил водку из горлышка.
— Спасибо, внучка. А еще бойкого нет? Ну, ладно и так… И на том спасибо.
— Вот, закусите, — Маша протянула Евстигнею воблу (последнюю, девятую).
Евстигней сел на борт лодки, посмотрел воблу против солнца на просвет — жирна ли, словно у него был выбор: эту есть или другую.
— «Ничего, сойдет в мужицком брюхе», — говорил старик старухе.
Он поколотил о край лодки воблу, чтобы лучше лупилась, и, облупив, начал не спеша закусывать, присоединив кусок хлеба из котомки, привязанной к оглобле.
Алексей Максимович поднялся и прошел несколько шагов вдоль берега.
— Не повезет, куражится! — мрачно произнес он.
— Заплатим — повезет, — возразил я.
— По почте пришлем… Я его улестила. Вы только, ради бога, не сердите его, — умоляла Маша, — мужика нельзя сердить.
— Да, это опасно, — согласился Пешков и решительно подошел к Евстигнею.
— Посоветовались? — подмигнув, спросил он Алексея Максимовича.
— Надо ехать.
— Само собой, надо. Ехать надо — надо платить.
— Само собой. Сколько?
— Рядились с хозяйкой: красненькую выкладывайте.
— Дорого. Бери любую половину. Евстигней отрицательно потряс головой.
— Ну, скинь для старого знакомства.
