Наконец Евдокия Александровна решилась повнимательнее заняться «несчастною девочкой», приучить ее к порядку, к хорошим «манерам» и вообще прибрать к рукам. Очевидно, на эту «бедную девочку» дома внимания не обращают; надо же хоть бабушке подумать о ней…
Началось с того, что однажды утром бабушка серьезно сказала Милочке:
— Если ты, душечка, вздумаешь куда-нибудь идти, то нужно спрашиваться… По крайней мере, ты должна сказываться каждый раз…
— А если я пойду в сад или в огород?.. Тоже сказываться? — спросила Милочка.
— Ну, тут, конечно, не надо… А вот если далеко куда-нибудь… — пояснила ей бабушка.
И после того, бывая в саду, Милочка, вскарабкавшись по стене до подоконника, заглядывала в столовую где бабушка, обыкновенно, сидела в своем кресле, и крикнув: «Бабуся, прощайте! Я ухожу далеко!» моментально спрыгивала со стены и скрывалась за кустами.
Затем бабушка сделала еще другое строгое распоряжение.
— Без спросу, Милочка, гостей к себе не принимай! — весьма решительным тоном проговорила она.
— Хорошо, бабуся! — согласилась Милочка. Вскоре как-то после того бабушка услыхала в передней топот нескольких пар босых ног, шушуканье и шепот, и немного погодя Милочка с сияющим видом появилась в столовой.
— Бабуся! Ко мне из деревни пришли мальчики и девочки… Ведь я могу с ними в залу пойти? Зала так же стоит пустая… — сказала она.
На тот раз день выдался ненастный; шел мелкий дождь, и серые облака задергивали все небо от края до края мглистой дымкой.
— Ах, Милочка! Что тебе за охота возиться с деревенскими ребятишками? — возразила бабушка. — Что тебе за интерес в этих грязных оборванцах?
— Ведь они, бабуся, оттого оборванцы, что бедны… — с жаром говорила Милочка, держа бабушку за руку и заглядывая ей в глаза. — А разве они виноваты, что их отец и мать бедные? Ведь не виноваты, бабуся? Да?
— Да… но все-таки они тебе — не компания! — твердила бабушка.
— Почему же? Они такие славные… они умные, бабуся, — право, умные! — настаивала Милочка. — А уж если им нельзя в залу, так я пойду к ним на деревню…
— Ну, нет, нет! уж лучше здесь… ступайте в залу! — сказала бабушка.
А в другой раз, когда к Милочке собрались в гости ее деревенские знакомые, бабушка даже приказала Марфуше подать им в залу чаю, молока, хлеба, масла и сладкого пирога. Милочка за такое угощение расцеловала бабушку, а старушка, поправляя смятую Милочкой свою кружевную косынку, ворчала, — но уже без всякого неудовольствия:
— Ох, уж ты, вольница! Приберу я тебя к рукам, ты у меня будешь шелковая… да?
— Как же, бабусенька, непременно! — соглашалась внучка.
— Что это еще за «бабусенька»? — заметила ей Евдокия Александровна. — Зови меня «grande maman», как вообще зовут своих бабушек все приличные девочки…
Милочка, конечно, сказала: «хорошо бабуся!» Но бабушке редко приходилось слышать, чтобы внучка назвала ее, как должно, «grande maman»; у Милочки все больше выходило «grande бабуся» или «grande бабусенька»… Бабушка несколько раз останавливала ее и, наконец, махнула рукой, после чего французский язык был оставлен, а «бабуся» и «бабусенька» опять пошли в ход.
Впрочем, бабушке так нравились розовые губки, произносившие эти слова, что она в этих словах уже не находила ничего «неприличного»…
Однажды вышел такой случай: какой-то крестьянин просил у бабушки ржи, и бабушка отказала ему… Крестьянин ушел и, спустившись с крыльца, остановился, в раздумье почесывая затылок.
Милочка вышла следом за ним на крыльцо. Этот крестьянин так упрашивал бабушку, так божился, что осенью отдаст ей долг, что Милочке стало очень жаль его, когда бабушка сердито сказала ему: «Нет, нет! И не проси… Не дам тебе ржи!»
— А вам зачем нужна рожь? — спросила она крестьянина.
Тот не весело, хмуро оглянулся на нее и промолвил:
— Зачем! Есть-то ведь надо что-нибудь… рожь-то вон еще зеленая стоит в поле… Хлеба из нее не испечешь!
— Так у вас совсем хлеба нет? — спросила Милочка, все более и более заинтересовываясь этим высоким и бородатым крестьянином.
— Последние корки доглодали! — ответил он.
— А у вас большая семья? — продолжала Милочка.
— Жена, мать-старуха и пятеро ребят… старшему — девять лет… Семья у нас не маленькая. Восемь ртов! Надо накормить такую араву…
— А отчего же у вас хлеба нет?
— Плохо уродился в прошлом году, да градом посшибло… — как бы нехотя ответил крестьянин, а затем в раздумье добавил про себя: — А теперь хоть помирай!
— Постойте здесь! Я сейчас… — дрогнувшим голосом крикнула Милочка и бросилась в комнаты.
Крестьянин с удивлением посмотрел ей вслед. А Милочка, взволнованная, раскрасневшаяся, прибежала к бабушке и скороговоркой защебетала:
— Отчего, бабусенька, вы не даете хлеба этому крестьянину? Ведь он — бедный… У него пятеро детей, мать-старуха, жена, — и у них нет хлеба… Он говорит: «Хоть помирай!»…
— Знаю я его, негодяя! Все он врет, притворяется… — сердито крикнула бабушка, стукнув костылем.
— Нет, нет, бабуся! Он не врет… — горячо возразила Милочка. — Он так не весело посмотрел на меня… Хлеб у них градом побило… Он уж не виноват!
— А ты не суйся, куда тебя не спрашивают! — перебила ее бабушка, гневно хмуря брови. — Прошу здесь не распоряжаться! Не тебе меня учить! Знаю, что делаю… Вот этому самому мужичонке я в прошлую весну три пуда овса дала в долг, а он и не подумал принести мне его, а теперь опять лезет… Подавай ему пять пудов ржи, или даже шесть! Очень нужно!.. Не дам! Пускай убирается…
— Бабуся! Ведь у вас есть хлеб в амбаре… да вон сколько на поле зреет ржи, и овса, и пшеницы… У вас всего будет много, — не унималась Милочка. — Отчего же, бабуся, вы не поможете ему? Он вам осенью отдаст… ведь он божится, что отдаст… Да если и не отдаст, так что ж! Ведь вы не обеднеете от того, что подадите ему Христа ради… Бабуська! Ведь вы — добрая? Да? Неужели же вам не жаль его ребятишек? Ведь ребятишки не виноваты, что он вам долг не заплатил!.. Бабусенька, миленькая… дайте! Дайте ему хлебца!
Милочка встала на скамейку на колени пред бабушкой, протянула к ней ручонки и так жалобно смотрела на нее. Бабушка взглянула на внучку из-под нахмуренных бровей и заметила, что у той губы слегка вздрагивали и глаза затуманивались слезами. Казалось, Милочка была готова расплакаться… Бабушка сурово отвернулась от нее, поправила очки и кашлянула. Наконец, Милочкины ручонки добрались до рук бабушки, и бабушка почувствовала, что своевольная девчонка уже добралась до ее сердца… Она еще раз, — еще сердитее — кашлянула, еще пуще нахмурила свои густые, косматые брови и сурово сказала Милочке:
— Пошли Марфу!
Милочка бросилась за Марфой, и, когда та пришла в столовую, Милочка весело сказала бабушке:
— Ему теперь же нужно дать каравай печеного хлеба… У него совсем ничего нет… Последние корки доглодали!
Марфе было приказано дать Ивану дербенковскому каравай хлеба и сказать старосте, чтобы тот отсыпал Ивану из амбара шесть пудов ржи.
— Везде суешься со своим носом, где тебя не спрашивают… Не хорошо! Вольница девчонка… Вольница? Да! — говорила бабушка, когда Милочка после того ласкалась к старушке, забравшись к ней на колени.
— Да, бабуся! — смиренно соглашалась и Милочка.
— Вот ужо погоди… приберу я тебя к рукам, — утешала себя бабушка.
