«Трагический случай в большом свете».
«…Госпожа П., супруга известного инженера, проживающая в собственном особняке на Набережной, вчера, около четырех часов дня, принимала гостя, одного из представителей нашей золотой молодежи, господина К. В пятом часу дня к особняку подъехала карета видного сановника господина Б. Господин Б., как обычно, без доклада прошел на половину госпожи П., откуда, по свидетельству прислуги, вскоре послышались громкие голоса, а затем выстрел. Выяснилось, что господин К, неудачно покушаясь на жизнь господина Б., произвел два выстрела. Затем, выбежав в соседнюю комнату, покончил с собой».
— Послушайте, Дмитрий Исидорович, — пожимая руку вошедшего редактора, воскликнул Миланов, — тут вот набрана грязная и пошлая ложь об одной из моих приятельниц.
Надев пенсне, тот посмотрел заметку.
— Вы уверены, что это ложь?
— Это грязь, это гадость!
— О, я не спорю о том, конечно, в таком виде заметку мы не пустим. Автор ее, знаете «Лорд Дерби», ха-ха, перевелся к нам из «Петербургской Газеты», ну, вот, его все на желтое и тянет. Но он дельный репортер.
— Я голову даю, что это небылица, или, во всяком случае, произошло совершенно не так.
— Хорошо-с, проверим.
Вошедший служитель доложил:
— Господин помощник пристава. И грузная фигура полицейского офицера в сером пальто и с портфелем подмышкой показалась в дверях.
— Здравствуйте, батенька, как живете-можете? А я к вам с секретным, — потрудитесь расписаться.
«Я, нижеподписавшийся, — было напечатано на четверке синеватой бумаги, — обязуюсь в редактируемой мною газете не сообщать никаких сведений, относящихся хотя бы косвенно к покушению на жизнь министра Барсова, произведенное воспитанником императорского лицея Коржиковым».
Зазвонил телефон. Чей-то громкий голос встревожено загудел в трубке.
Редактор сделал кислую гримасу.
— Знаю, знаю, опоздали, — прервал он говорившего. — Что? Нет, не репортер. Только что подписку выдал о неразглашении.
Похожее на стон, жалобное восклицание репортера раздалось в ответ. Увы, сенсационная заметка в 150 строк пропадала.
С насмешливо-равнодушным видом редактор повесил трубку и выразительно поглядел на Миланова.
Тот сконфуженно молчал.
— Ну я спешу, дела, дела, — громко прохрипел помощник пристава и, вместо того, чтобы уходить, грузно опустился в кресло, достал серебряный портсигар с декадентской девицей на крышке и закурил толстую папиросу.
Господин начальник поднял на лоб золотые очки и глубокомысленно задумался.
Господин начальник взвел глаза к потолку и снова их опустил.
Господин начальник потрогал только что полученные им бумаги.
Бумаги касались какого-то инженера Павлова.
Бумаги уличали этого Павлова в шпионстве в пользу враждебной нам страны.
Короче — Германии.
О чем же задумался господин начальник? Улики были ясны. Документы убедительны. Почему карающий перст вершителя преступных судеб не коснулся кнопки звонка? Почему не было отдано распоряжение о немедленном аресте!
Да это все так, ответим мы, все это совершенно справедливо. Но… тут есть большое «но». А именно, бесстрашный и решительный во всех своих действиях, господин начальник секретной полиции крайне опасался дела о шпионаже. Начнешь расследование энергично, быстро, по-американски и вдруг налетишь на такое, что выход один — в отставку.
Да, в сих делах требуется превеликая осторожность.
«Осторожность, осторожность,
Никогда не повредит».
Попросите сюда господина Смоллуэйса.
И господин Смоллуэйс, Джон Смоллуйэс, великолепный представитель англосаксонской расы, отлично одетый, румяный, дымя превосходной сигарой, вошел в кабинет господина начальника секретной полиции.
И господин Смоллуэйс внимательно перелистал бумаги, уличающие некоего инженера Павлова.
Господин Смоллуэйс процедил yes и положил бумаги в свой боковой карман. И господин начальник сразу развеселился, точно камень упал с плеч его превосходительства. Если господин Смоллуэйс взялся за это дело, то уже он все распутает по ниточке. И никакой бестактности, никакой оплошности не будет совершено.
— Где же вы сегодня вечером, господин Смоллуэйс?
— О, на «Эсмеральде».
— Приятная, приятная вещь балет.
— О, yes!
И расследование было произведено.
Инженер Павлов, настоящий патриот, честнейший, верноподданнейший оказался оклеветанным некоей Птицыной, дамочкой, как выяснилось, занимавшейся темными делами! Да, делами!
«Арестовать Птицыну! Допросить ее! Судить!»
Но Птицыной не нашли.
Нам лично известно, что за день до этого распоряжения господина начальника, сделанного по докладу так искусно расследовавшего дело, проникшего в самую его суть, господина Смоллуэйса, наш добрый знакомый, барон Шиллинг имел с госпожой Птицыной продолжительный разговор. О чем, мы не знаем. Догадайтесь сами, читатель.
Очевидно, беседа эта осталась неизвестна его превосходительству. Имя барона Шиллинга не было упомянуто в следственных документах. Ровно через двенадцать часов после этого разговора, ровно за двенадцать часов до обыска и имевшего быть ареста, акушерка Мария Гавриловна Птицына выбыла неизвестно куда.
Но строгое, но поистине достойное славного Шерлока, неподкупно проницательное следствие господина Смоллуэйса, сопоставляя факты, комбинируя обстоятельства, открыло преступника (о, позор!) в среде самой секретной санкт-петербургской полиции.
Анатоль Перчиков был уличен в сношениях со шпионами.
Уличен и арестован.
Яков Ильич Павлов, рассовывая по карманам часы, бумажник, плац-карту международного вагона, болтал с приехавшим его проводить приятелем бароном Шиллингом.
— И вы думаете, что история с Коржиковым не повредит мне?
— О, напротив.
— Но, ведь, это политическое покушение, неправда ли? Я не верю сплетням, что будто бы София… —
