Обороны вытянул их, заняв и коридор.
— Угу, — удовлетворенно сказал Василий Семенович. — Теперь надо проверить.
Он поднялся по трапу и направился к пакетнику.
Чьи-то длинные ноги преграждали ему путь. Василий Семенович не привык, чтобы ему преграждали путь. Пусть даже и ноги. В сверкающих ботинках. Он заглянул в отсек «Что это у нас там?».
Маршал Гречко увидел абсолютно лысую голову, грозно сверкающие глаза, грязную робу без номера, национальные чукотские галоши на босу ногу...
Гречко прошел войну, повидал всякого, но такое... такое зрелище оказалось тяжелым даже для боевого маршала, Министра Обороны.
Ноги нашей Обороны так быстро втянулись обратно в Центральный, что треск суставов услышал даже вахтенный у трапа.
Василий Семенович щелкнул пакетником и вернулся обратно, подарив по пути еще один взгляд главе нашей Обороны.
Маршал даже привстал. И проводил взглядом нырнувшую в люк фигуру.
Нет-нет, ничего Василию Семеновичу Гречко не сделал. Но завтра...
А завтра Василия Семеновича, НачПО собственной персоной, схватил за кожистое образование в районе загривка и вовлек в геенну огненную. То есть в штаб.
— В-вы! — взвыл он, корчась в истерике. — Вы что себе позволяете?! Да как вы могли?! Такое! Себе! Позволить!
Василий Семенович молчал.
— А-а-а! Р-р-р! — кричал НачПО, мечась по кабинету, бешеный. — Вы хоть знаете кто это был?! А?! Кто это был, товарищ матрос, вы знаете?! Я вас спрашиваю!!!
Василий Семенович смотрел в окно. За окном падал снег.
— Идиот! Сука! Дурак! Скотина! — корчился НачПО. Звезды на погонах дрожали и переливались, грозя сорваться. Еще бы, в его дивизии Министра Обороны... чуть не послали... в известном направлении.
— В-вы! Вы хоть знаете... — надрывался НачПО. Его взгляд остановился на висевшем на стене портрете Брежнева. Неизвестно почему, но это радовало.
— Вот! Вот! — тыкал в сторону Генсека НачПо. — Вы знаете хотя бы кто это?! Кто это, товарищ матрос?! Кто?! Кто?!
Василий Семенович смотрел в окно. За окном чистили плац. От снега. Снег падал, а его чистили. И то, что десять минут назад было уже очищено, еще через десять минут было снова засыпанным.
— Кто?! Кто?! Кто это?! — рычал НачПО. Его замкнуло. Леонид Ильич с высоты своего положения снисходительно наблюдал истерику. — Кто?! Кто это, товарищ матрос?!
Впервые Василий Семенович решился изменить себе. Он взглянул на танцующего перед ним НачПО, перевел взгляд на портрет.
— Эйзенхауэр, — буркнул Василий Семенович. И снова вернулся к созерцанию заоконного пейзажа.
— А... — НачПО зашатался, словно получил удар под дых. — К-как... Эй...
И добравшись на подгибающихся ногах до телефона, тут же вызвонил командира Василия Семеновича.
— А я!... А он!... — выплескивал он на командира, брызгая слюной. — Эйзенхауэр!
Командир морщился.
— Василий Семенович, — сказал он, когда смысл до него дошел. Наконец-то! — Вот, товарищ Начальник Политотдела интересуется: кто это, на портрете?
Василий Семенович набрал воздуха в грудь и начал:
— Генеральный Секретарь Коммунистической партии, Председатель Президиума... — и так далее, с перечислением всех званий и должностей, — ... четырежды герой Советского Союза, Леонид Ильич Брежнев.
— Вот видите, — сделал себе удовлетворение командир.
НачПО, возможно впервые со времен сопливого лейтенантства, почувствовал себя дураком.
— А-а-а, — прохрипел он. — А почему ж ты мне хрень отвечал?!
Василий Семенович снова смотрел в окно.
— Хрень спрашивали, хрень отвечал, — проговорил он, не поворачиваясь.
Вот такой был матрос Василий Семенович. Была у него жена, трое детей, любимая яранга и стадо оленей.
Переполох
Чем, по-вашему, занимается сигнальная вахта в два часа ночи на Северокурильском направлении?
А она занимается службой. То есть разглядыванием звездного небосклона, абсолютно черной воды, а также мужественно сопротивляется холоду и скуке.
Мостик недавно окрашен, поэтому оба они меряют путь по узкому настилу из рыбин, время от времени останавливаясь, чтобы рассказать друг другу пару-тройку анекдотов. Время летит стремительно как хромая черепаха. Не зря вахта носит гордое имя собачьей.
Вы спросите: А почему мостик окрашен... если корабль в море?
А потому и окрашен... в море, что в базе краситься нет никакой возможности. Потому что в базе Родина тебе не даст краситься. В базе Родина тебе придумает очистку территории, погрузку мусора, астрономическое число нарядов придумает.
Вот и выходим мы в море, чтобы покраситься и убраться. Потому как именно это и называется «Родину защищать».А вовсе не то, что показывают вам по телевизору.
— Да, — сказал сигнальщик останавливаясь и устремляя бдительный взор в сторону горизонта.
И непонятно было: имеет он в виду окружающую темноту, пустое море или то, что дома сейчас тяжело.
— Да, — так же туманно повторил наблюдатель. — Расскажи чего-нибудь.
Сигнальщик порылся в памяти.
— Ладно, слушай, — сказал он, картинно опираясь локтем на банкет.
Где-то в недрах корабля задребезжал звонок.
— Опять тревога, — тоскливо протянул наблюдатель.
— С чего бы? — недоумевал сигнальщик. — Вроде бы не должно быть. Да и звонок какой-то... непонятный.
Звонок и вправду был непонятным. Резким и непрекращающимся.
— Длинный? — неуверенно предположил наблюдатель.
Сигнальщик пожал плечами и завозился, готовясь слушать. Все равно объявят... после звонков.
Звонок оборвался.
— Не, короткий... наверное, — сказал сигнальщик. И снова пошевелился.
В глубине снова загрохотало.
— Да, что они там?... — недоумевал наблюдатель. — Что за звонки?
Грохотало долго. Пока сигнальщик не убрал локоть с «клювика».
Вот оно что, — мгновенно смекнул он. — Это я... значит...
И в глазах его — зорких и наблюдательных — плеснулся ужас. Что с ним сделают, когда выяснят, а выяснят очень быстро (даже не надейся)...
Наблюдатель от греха подальше провалился куда-то вовнутрь своего блестящего реглана.
Бывают в жизни моменты. Когда что-то изнутри, что-то, таившееся там со времен доисторических предков и поколениями ожидающее своего часа, вырывается наружу.
