Это инстинкт. Инстинкт самосохранения.
Этот инстинкт, как вихрь, сорвал сигнальщика с места, бросил к двери в рубку...
Свесившись, как обезьяна, (на палубу ни ногой!) он открыл дверь и сунув вовнутрь голову с глазами — огромными как две луны — сказал, старательно делая недоумение:
— А что это за звонки?
Он еще рот раскрыл. Ну... дабы... соответствовать...
— А черт его знает, — с таким же недоумением в глазах ответил вахтенный офицер, для которого эти звонки были еще более полной неожиданностью.
Не пережать бы, — подумал сигнальщик. Он смотрел в глаза вахтенному офицеру еще ровно пятнадцать секунд, после чего вернулся на рыбины.
— Слава богу, хоть додумался, — приветствовал его возвращение наблюдатель откуда-то из глубины реглана.
— А, — отмахнулся сигнальщик. — Прорвемся.
Сигнальщика начала колотить крупная дрожь. До него наконец-то дошло.
А в глубине...
Звон, расколол сонную тишину, взметнул одеяла, срывая с коек защитников Родины.
— Что?
— Что?!
— Что за звонки?!
А руки сами ныряли в рукава, пальцы застегивали пуговицы, ноги неслись к боевым постам...
— Да что ж за звонки?!
— Что это за звонки? — спросил проснувшийся и ничего не понимающий командир у дежурного по низам.
— Не знаю, товарищ командир, — развел руками тот.
— Вахтенный! — проревел кэп в «каштан». — Что это за звонки?!
— Понятия не имею, — товарищ командир, — совершенно искренне ответил вахтенный офицер.
— А... а может... замкнуло, — неуверенно предположил дежурный по низам.
— Может... и замкнуло, — ответил командир. И махнув рукой, добавил: — Объяви... там...
И ушел командир, скрылся в каюте, хлопнув дверью.
— Команды звонками не числить, — объявил дежурный по низам.
После чего вернул «соску» на место и добавил несколько употребимых повсеместно слов, характеризующих его отношение к воинскому долгу.
Понемногу затихал ночной переполох. Заснул в каюте командир, задремал в столовой дежурный по низам, яркий свет сменил темно-синий, маскировочный.
— Пронесло, похоже, — решил сигнальщик и вернулся к созерцанию темного горизонта.
— Утром узнаем, — наблюдатель медленно, как черепаха, вытянул голову из ворота.
Утром сигнальщика и наблюдателя допрашивали по отдельности. Оба старательно изображали недоумение, разводили руками и смотрели строго вовнутрь себя.
Обошлось. А ночной переполох списали на замыкание.
Всякое бывает
Время стремительно близилось к обеду, а осмотровая группа все никак не могла завершить начатое. Чуть ли не рассвете «поймали» японскую плавбазу. И до сих пор ее... осматривали. Добросовестно примеряя на перепуганных и косоглазых личины шпионов, контрабандистов... ну, или хотя бы, браконьеров.
Получалось плохо. Совсем не получалось, если честно. Но... примеряли.
Испуганные японцы выполняли все приказания, поминутно кланялись и бросали на наших взгляды, в которых было поровну восторга и почтения. А потому что японцы едва-едва дотягивались нам до плеча. А если еще учесть их хрупкие телосложения...
— Ну что там? — Командиру не терпелось. Он приплясывал на мостике и яростно давил тангенту. — Нашли что-нибудь?
— Нет, товарищ командир, — отвечал ему командир осмотровой группы. — Все, вроде бы,..
— Вроде бы, вроде бы, — раздражался командир. — Ищи. Хоть умри там, но найди!
— Есть, — отвечал командир осмотровой группы. — Есть... найти...
И в сотый уже раз смотрел на столбики иероглифов, покрывавшие страницы судового журнала.
«Что тут можно найти? — недоумевал он». Равнодушные иероглифы расплывались и двоились.
Японский капитан был вежлив. И суров. Как настоящий самурай. Он молча смотрел на командира осмотровой группы и пытался разрешить для себя знает ли тот японский язык. А если не знает, то почему смотрит так пристально. Ведь все это можно спокойно прочесть и по-английски. Зря, что ли писали?
— Курва косоглазая, — шепотом выругался командир осмотровой группы. И с треском захлопнул журнал.
«Самурай» важно кивнул.
Неужто понял? — мелькнуло у нашего. — Будет еще... скандал... международный.
— Ва-карима, — наскреб он в памяти знаний. И подумав еще немного, добавил: — ... сэн?
Японец снова кивнул и разразился длиннющей тирадой на родном языке.
Не понял, — отлегло у нашего.
— Судовые документы в порядке, — процедил он по-английски. И сквозь зубы.
— Соо, соо. — Японское лицо непроницаемо, но чувствовалось, чувствовалось, что смеется.
— Хрен с тобой, — подвел итог командир осмотровой группы. И вышел на мостик.
Японский капитан отправился следом.
— Ну что, нашел? — ожил динамик на плече у радиста.
— Нет, товарищ командир, — ответил командир осмотровой группы.
— Ладно, — искаженный голос командира вроде бы подобрел, — сейчас катер к вам пойдет. С обедом. Понял?
Обедали прямо на палубе. Наши и японцы сели рядом и... приступили.
Японцы: разобрали крохотные чашечки с рисом, открыли какие-то консервы и замелькали палочками.
Наши: достали из-за голенища по ложке — многоцелевой, алюминиевой и в умелых матросских руках превращающейся во что угодно, и черпая «с бугром» из бачка РБУ (перловку) жевали с хрустом. Компот пили прямо из чайника, пренебрегая кружками.
— О, рашен, — говорили японцы восхищенно. — Рашен — бэст бойз!
Сунув в зубы «беломорину» наши чиркали спичкой.
«Ух, ты!» — светилось в японских глазах. Они долго смотрели как русские добывают огонь. Наконец, самый смелый подошел и щелкнул зажигалкой.
— Сенк`ю, — сказали наши, затягиваясь.
Японец яростно жестикулировал, указывая на спички, протягивая зажигалку...
— Ченч, — говорил он. — Ченч.
— Поменяться хочет, -догадались наши. — Нельзя... к сожалению. — Чиркнув еще (загорелось сразу) и прикурив, наши подарили коробок японцам. «Пускай играются».
Японцы унесли коробок. И чиркали счастливые.
А японский капитан во все глаза глядел на наш чайник. Он ходил вокруг него, как кот вокруг блюдечка со сметаной, облизывался и наконец... решился.
— Чиф, — сказал он нашему командиру осмотровой группы. — За один ваш чайник, — он ткнул пальцем в направлении алюминиевого монстра — битого и поцарапанного, — я готов дать видеомагнитофон.
