— Он положил трубку, — сказал он. — Не назвавшись.
— Это он, — сказала она. — Этот ублюдок. Убила бы его. Подстрелила бы и потом смотрела бы, как он мучается, — сказала она.
— Господи, Энн, — изумился Ховард.
— Ты что–нибудь расслышал? На заднем плане? Шум механические звуки, жужжание?
Нет, ничего. Ничего подобного, — сказал он. Времени было мало. Мне кажется, по радио играла музыка. Да, там работало радио. Больше ничего не было слышно. Ради бога, что тут такое происходит? Она помотала головой.
— Мне бы только до него добраться!
И вдруг ее осенило. Она поняла, кто это был. Скотти, торт, номер телефона. Она отодвинулась от стола и встала.
— Отвези меня в торговый центр, Ховард, — сказала она.
— Куда–а?
— В торговый центр. Я знаю, кто нам названивает. Я знаю, кто это. Это кондитер, поганый сукин сын, вот кто, Ховард. Я заказала у него торт на день рождения Скотти. Вот кто звонит. Вот у кого есть номер и кто продолжает названивать. Кондитер, этот ублюдок.
Они поехали в торговый центр. Небо было ясное, усыпанное звездами. Было холодно, и они включили печку. Припарковались перед пекарней. Все лавки и магазины были уже закрыты. Только чуть подальше, у кинотеатра, еще стояли машины. Окна пекарни были темны, но когда они заглянули внутрь, то они увидели свет в задней комнате, и крупного человека в фартуке, то входившего в белый, ровный круг света, то выходившего за его границы. Сквозь стекло Энн увидела витрины и маленькие столики со стульями. Она подергала дверь. Постучала в стекло. Но если кондитер и слышал их, он не подал виду. Он не смотрел в их сторону.
Они объехали пекарню и снова припарковались. И снова вышли из машины. Одно окно было освещено, но находилось слишком высоко, и в него они заглянуть не могли. Табличка рядом с задней дверью гласила: «КОНДИТЕРСКАЯ. СПЕЦИАЛЬНЫЕ ЗАКАЗЫ». Энн расслышала тихий звук включенного радио, и какой–то скрип — как будто открывали дверцу духовки? Она постучала в дверь и подождала немного. Потом постучала снова, уже громче. Радио выключили, и послышался скрежет, такой, будто выдвигают и задвигают ящик.
Наконец, кто–то отпер и открыл дверь. Кондитер, он стоял на свету и смотрел на них.
— Я не работаю, — сказал он. — Что вам нужно в такое время? Уже полночь. Пьяные вы что ли?
Она вошла в полосу света, падавшего из распахнутой двери. Он прищурился, опустив тяжелые веки, — узнал ее.
— Ах это вы…
— Да я, — сказала она. — Мать Скотти. А это его отец. Можно нам войти?
Кондитер сказал:
— Сейчас я занят. Мне нужно работать.
Она уже все равно стояла в дверном проеме. Ховард вошел за ней. Кондитер отступил.
— Здесь пахнет, как в булочной. Правда ведь, Ховард, совсем как в булочной?
— Что вам нужно? — спросил кондитер. — Может быть, вы хотите ваш торт? Точно, вы решили забрать его. Вы же заказывали торт, верно?
— Вы слишком умны для кондитера, — сказала она. — Ховард, вот мужчина, который нам звонит. — Она сжала кулаки. Она уставилась на него яростным взглядом. В душе ее пылал жгучий гнев, благодаря которому она почувствовала себя великаншей, ростом с обоих этих мужчин.
— Подождите минуточку, — снова заговорил кондитер. — Вы хотите забрать ваш торт трехдневной давности? Правильно? Я не хочу спорить с вами, леди. Вон он, стоит на полке, черствеет. Я отдам вам его за полцены. Нет, я отдам вам его даром. Вам он нужен? Берите! Мне он не пригодится, никому уже не пригодится. Я потратил на этот торт свое время и деньги. Если вам он нужен — хорошо, нет — тоже хорошо. Я пошел, меня ждет работа.
Он смотрел на них, с трудом сдерживаясь.
— Новые заказы, — сказала она. Она знала, что владеет собой и тем чувством, что в ней поднималось. Она была спокойна.
— Леди, я работаю шестнадцать часов в сутки, чтобы заработать себе на жизнь. — Он вытер руки о фартук. — Я пропадаю здесь днем и ночью, пытаясь свести концы с концами.
На лице Энн появилось такое выражение, которое заставило его отступить и снова сказать:
— Минуточку.
Он подошел к стойке, взял в правую руку скалку и стал постукивать ею ладонь левой.
— Так вы берете торт или нет? Мне нужно идти работать. У нас, пекарей, ночная работа, — повторил он.
У него злые, подлые глазки, заплывшие жиром, подумала она, дряблые щеки, заросшие щетиной. И толстый загривок.
— Я знаю, что кондитеры работают по ночам, — сказала Энн. — Еще они звонят по ночам. Ты, ублюдок, — добавила она.
Кондитер продолжал постукивать скалкой по руке. Он посмотрел на Ховарда.
— Вы бы поосторожнее, — сказал он ему.
— У меня умер сын, — спокойно произнесла Энн, с холодной обреченностью. — Его сбила машина в понедельник утром. Мы были с ним, пока он не умер. Но, конечно же, вы не могли этого знать, никто от вас этого и не ждал. Кондитеры не могут знать всего правда же, господин Кондитер? Но он умер. Он умер, ты, ублюдок!
Гнев отступил так же внезапно, как и обрушился на нее, уступив место другому — оглушающему чувству отвращения. Она навалилась на деревянный стол, засыпанный мукой, закрыла лицо руками и заплакала, ее плечи затряслись.
— Это несправедливо, — пробормотала она. — Несправедливо, несправедливо.
Ховард обнял ее за талию и посмотрел на кондитера.
— Как вам не стыдно, — сказал он ему. — Стыдитесь!
Кондитер положил скалку обратно на стойку. Он развязал фартук и тоже бросил его на стойку. Посмотрел на посетителей и медленно покачал головой. Он вытащил стул из–под столика, на котором лежали карточки и бланки, калькулятор и телефонный справочник.
— Пожалуйста, сядьте, — сказал он. — Минутку, вот вам стул, — сказал он Ховарду. — Пожалуйста, сядьте.
Он прошел в переднюю часть магазинчика и вернулся с двумя маленькими коваными стульями.
— Пожалуйста, садитесь, ребята.
Энн вытерла глаза и посмотрела на кондитера.
— Я хотела убить тебя, — сказала она. — Я хотела, чтобы ты умер.
Кондитер расчистил для них место за столом. Он отодвинул в сторону калькулятор, бумагу для записей и квитанции. А телефонный справочник спихнул на пол, тот с глухим стуком упал. Ховард и Энн сели и придвинули стулья к столу. Кондитер тоже сел.
— Позвольте мне выразить вам свое соболезнование, — сказал кондитер, ставя локти на стол. — Один Бог знает, как я вам сочувствую. Послушайте, я простой пекарь. Я не могу претендовать на что–то большее. Может быть, когда–то, много лет назад, я был другим человеком. Я забыл, я точно не знаю. Но если и был, то сейчас уже перестал им быть. Сейчас я просто пекарь. Это не извиняет того, что я сделал, я знаю. Но я ужасно сожалею. Мне жаль вашего сына, и что я вот так вас донимал, — сказал кондитер.
Он вытянул руки на столе и перевернул их ладонями вверх.
— У меня у самого нет детей, поэтому я могу только представить, что вы, должно быть, чувствуете. И о чем тут вообще можно говорить? Только выразить сожаление. Простите меня, если сможете. Я не могу сказать, что я злобный человек. Вы так меня называли по телефону. Нет, я не злобный. Поймите же — все это оттого, что я, кажется, больше не знаю, как себя вести. Пожалуйста, простите меня, ну, если, конечно, сможете.
В кондитерской было тепло. Ховард встал из–за стола и снял пальто. Помог Энн снять ее пальто.
