— Ты смотри, как бы тебя самого не повесили, — неожиданно вспылил кучер. — На тебе, небось, столько невинной крови, до смерти не отмолишься.
— Оченно мне такое несправедливо слышать, — сердито заговорил Иван. — Мы обычаев не нарушали, а делали, что велено. Вот прикажи ты мне Семена удавить, удавлю, но вина будет на тебе.
— Я тебе покажу удавить! — откликнулся Семен, пытаясь сесть. — Смотри Иван, как бы тебя самого магистр за ноги не подвесил!
— Это меня за ноги! — неожиданно рассвирепел рыжий. — Да я тебя сейчас своими руками!
Он подскочил к товарищу и начал бить его ногами, стараясь попасть в голову. Мы смотрели, не спеша вмешаться. Семен пытался увернуться, повалился на бок, скрючился и прятал лицо в коленях. Иван рычал от злобы и бил насмерть.
— Ладно, хватит, — сказал я, когда Семен опять потерял сознание. — За что ты его так?
— Это он мою бабу в болоте утопил! И на мово родного брата ложно донес, — прорычал рыжий, пытаясь оттолкнуть меня и добраться до недвижимого товарища. — Он еще меня за ноги вешать будет!
Кажется, у Моргунова воинства отношения между собой были не самые дружеские.
Об этом стоило подумать.
— Сколько вас, гайдуков, у магистра? — спросил я.
— Много, — угрюмо пробурчал Иван, — четыре раза по десять. Только не все за него жисть рады отдать. Которые из крестьян, поневоле служат, те и сами не рады. А таких, как этот, — он опять попытался ударить Семена ногой, — таких мало. Они и есть первые собаки.
— И сколько таких наберется?
— Сколько? — переспросил пленный. — Сейчас посчитаю. — Он подкатил глаза и начал считать про себя, загибая пальцы и забавно шевеля губами. — Десять и два с этим. Только не все в поместье. Вчера трое уехали в ночь и не вернулись. Осталось, стало быть, — он разогнул сначала два пальца, потом еще один, — стало быть... девять.
— А зачем вас сюда следить послали?
— Это у Семена спытать надо. Мне велели с ним идти и во всем его слушать. Только он все одно не скажет. Если только на дыбу поднять, да правеж сделать.
— А про Агриппину ты ничего не слышал? — спросил Александр Егорыч, напряженно вглядываясь в лицо пленника.
— Про какую такую Агриппину? — не понял Иван.
— Жена у меня пропала, Агриппиной кличут!
Рыжий задумался, вспоминая.
— Вроде, нет. Такой бабы не помню. Может, как по-другому зовут?
— Могли по-разному, Гапа, Рина.
— Гапа была, только давно, в прошлом годе. Такая, — он попытался описать словами, но не смог и показал руками. — Она давно померла, ее магистр голодом заморил.
— За что? — тусклым голосом спросил хуторянин.
— Говорили, не хотела мужнину кубышку выдать.
— Да она и не знала, где она, — как будто оправдываясь перед нами, сказал мужик. — Померла, значит. — Он отвернулся и отошел на несколько шагов.
Мы молчали, не мешая чужому горю. Потом я опять спросил Ивана:
— А какой из себя Моргун?
— Барин-то? Ну, осанистый, голос тонковат.
— А здесь, — я показал на щеки, — волосы растут?
— Бакенбард, что ли? — щегольнул иноземным словом рыжий. — Нет, у него морда бритая, как у тебя. Бакенбард у магистра растет.
У человека, напавшего на меня и представившегося, как Иван Моргун, были желтые, рысьи глаза и бакенбарды.
— А какого цвета у барина глаза? — начал уточнять я, начиная подозревать, что это был не помещик, а пресловутый магистр, который назвался чужим именем.
— Обнокновенные, как у всех.
— Как у него? — я показал на синеглазого Ефима.
— Ну да, только чуток светлее.
— А у магистра глаза желтые?
— Пожалуй, что и так.
— Ладно, ты постой в сторонке, нам поговорить нужно, — попросил я Ивана. Тот кивнул и отошел на насколько шагов.
— Александр Егорыч, поди сюда, разговор есть.
